я очень извиняюсь, но текст повторно не прочитал и не вычитал после волны вдохновения, так что, наверняка, могут попасться ошибки
I. Глава, с которой все начинается
Мэделин Гамп тяжело было назвать красавицей. Бедняжка, к сожалению, собрала от своих родителей все самые дурные черты их внешности - от отца ей досталось коренастое телосложение, крупный нос картошкой и короткие пальцы, напоминающие сордельки, от матери малышка Мэдс унаследовала жесткие и колючие рыжие волосы, пухлые, словно бы ужаленные осой, губы и большую грудью, которая не была бы таким явным минусом, если бы Мэделин умела ее правильно использовать. Окрестить Мэдс "умницей" язык также не поворачивался. Она никогда не хватала звезд с небес при том, что была достаточно трудолюбива, усердна и старательна за исключением тех моментов, когда начинала мечтать, а помечтать Мэделин любила, и особую роль в этом сыграли женские бульварные романы, которыми сперва была завалена ее комната в доме родителей, а затем и небольшая квартире в Лондоне, которую она сняла, когда начала жить отдельно, проходя практику в Министерстве Магии, после того, как ей удалось  - пускай и не очень блестяще - закончить Хогвартс. Большую часть рабочего дня Мэдс проводила за нудной бумажной волокитой, которую на нее сваливали абсолютно все, у кого находились более важные дела, и, как правило, такие дела находились практически у всех. Мэделин не умела отказывать. Она послушно заполняла один отчет за другим, мечтая о том, как вернется домой к оставленной с вечера книги, чтобы наконец-то узнать, как же именно мистер Уокер сделает предложение своей кузине. И сколько бы отчетов не опускалось на ее стол, первым малышка Мэдс бралась за те, которые ее просил - если данный глагол вообще уместен в данном случае - заполнить мистер Макнейр. Как и сама мисс Гамп, Уолден Макнейр не был красавцем, к тому же у него была дурная репутация не только из-за прошлого, но и из-за настоящего, но скромную и неловкую Мэделин отчего-то влекло к нему. Возможно, всему виной было то, что Уолдена так же не пользовался любовью в коллективе, но в отличие от самой Мэдс достаточно стойко сносил обидные насмешки и комментарии в свой адрес. Может быть, она просто заставила себя поверить, что любит его, потому что ей хотелось кого-нибудь любить. И, никто не исключает того, что, как и в большинстве случаев, за возникновением чувств ничего не было сокрыто, и Мэделин Гамп просто полюбила Уолдена Макнейра только за то, что он просто жил здесь и сейчас. Нельзя сказать точно, испытывал ли Макнейр к девушке ответные чувства, но они ему безусловно льстили и он великодушно позволял малышке Мэдс любить себя. И она любила. Так сильно, что порой ей было даже больно.
Уолден не всегда считал нужным обращать внимания на чувства Мэделин, напоминающей ему верного и послушного мопса, что смотрела на него преданно-влюбленными глазами, и порой забывал об ее существовании, даже если она находилась с ним в одном комнате. И так его тайны становились их общими. Он не ожидал от нее предательства или бегства - слишком уж сильно в нее проросла любовь к нему, и Макнейр этим пользовался. Когда у него не было денег, он брал их у своей малышки Мэдс. Когда ему хотелось секса, он шел к своей малышке Мэдс. Когда ему нужно было поговорить с кем-то из своих старых знакомых,  они располагались в гостиной его малышки Мэдс, пока та суетилась на кухне. Порой ее излишняя любовь и привязанность к нему раздражали и злили  Уолдена, и тогда он мог даже поднять на Мэделин руку, но она всегда прощала его, даже если он не нуждался в ее извинениях. Возможно, когда-нибудь, решив, что ничего более удачного ему не подвернется, Макнейр и сделал бы Мэделин Гамп предложение, но Он вернулся. а затем началась война... В тот день, когда кирпичная крошка хрустела и стирала его кожу до белизны гостей, и Уолден был готов попрощаться с жизнью, Мэделин отыскала его. Нашла как верный пес - коротколапый и толстозадый мопс, который весьма забавно смотрелся среди погрома, разрухи и непрекращающихся выкриков заклинаний и стонов. Он позволил себе обмякнуть в ее руках, уткнувшись носом в колючую капну жестких рыжих волос, и она перенесла их туда, где не было ничего - опустевший дом ее родителей.
II Глава, в которой появляется сын и теряется отец
Они прожили вдвоем целых два года, за это время Уолден несколько располнел на стряпне Мэделин, а та в свою очередь похудела, как если бы Макнейр питался не обычной пищей, а ее жизненной силой. Малышку Мэдс иссушала работа в Министерстве, из которого ее чуть было не выгнали после того, как узнали, что она "якшалась с одним из этих". Но, выдержав ни один допрос с пристрастием, Мэделин сумела остаться на своем рабочем месте, испытывая страх каждый раз, когда ей приходилось покидать или возвращаться домой. Уходя, она боялась, что уже не сможет вернуться, а, приходя обратно, тряслась от страха, что не застанет Уолдена, который частенько, пребывая в плохом настроении, грозился, что уйдет. Разумеется, ему некуда было идти, и он это знал, и Мэдс это знала, и все же он пугал ее этими словами, а она послушно пугалась.
Весной двухтысячного года Макнейр начал замечать какие-то странные перемены в Мэделин. Она словно стала красивее. Это было странно, непонятно, но глядя на ее пухлое, не утерявшее детской нежности, лицо, на проступающую из-под одежды окружность живота, на эти нелепые рыжи волосы, Уокер, разорви вас горгулья, находил свою Мэдс, если не красивой, то хорошенькой. Она никогда такой не была. Уолден, не отличавшийся особой тактичностью и не терпящий на себя различного рода магических воздействий, спросил Мэделин напрямую, хорошенько ухватившись рукой за ее еще увеличившуюся грудь: что здесь, сожри тебя дракон, происходит? И она призналась, смущенно краснея и прикрывая свой порядком выпячивающийся живот, что у них будет ребенок. Когда этот кричащий звереныш появился на свет, то было решено, что Уолден даст ему имя, а Мэделин свою фамилию, вопреки всем ее желаниям назвать сына Уолден Макнейр младший, они окрестили его - Бенедик Уолден Гамп. Когда Уолден стал отцом ему пятьдесят шесть лет, а Мэделин в том году исполнилось двадцать шесть.
Бенедик был шумным и поперечным ребенком. Казалось, что он не замолкал ни на минуту, а, когда его просили помолчать или хоть немного успокоиться, он принимался голосить еще сильнее. Так что нет ничего удивительного, что Уолден, никогда не задумывающийся о детях и не хотевших их, не испытывал теплых чувств к собственному отпрыску, с которым ему приходилось проводить время, пока Мэделин работала, рассказывая в Министерстве о том, как же ей повезло найти такую прекрасную нянюшку как миссис Сеймур. "Миссис Сеймур", к слову, нянюшкой был так себе, но, по крайней мере, не забывал о таких банальных вещах, как чистые пеленки и заполненное брюхо младенца. Все несколько усложнилось, когда Бенедик начал ползать, а сломленный ревматизмом и потерявший свою палочку еще во время битвы при Хогвартсе Уолден едва мог за ним поспевать. Не, чтобы он переживал за ребенка, просто не горел желанием выслушивать плач Мэдс, если тот случайно погибнет по чьему-то злому умыслу и недогляду. И все стало окончательно хуже, когда Бени научился говорить. Он не затыкался ни на секунду, извергая вопросы, замечания, свои собственные заключения с поистине поражающей скорость. Порой Макнейр ловил себя на мысли, что дементоры не так страшны, как отцовство, но он достаточно быстро заставлял себя выкинуть подобные мысли из головы, пытаясь отыскать хоть какие-то плюсы в этом нелепом и маленьком существе, пробующим встать и каждый раз ударяющимся головой о столешницу. Было странно наблюдать за ним, понимая, что это - твое продолжение, твое наследие и твое будущее. Вскоре его, Уолдена Макнейра, не станет, а этот ребенок будет жить, взрослеть и совершать плохие и хорошие поступки. Каким он вырастет? Если пойдет в мать, то не очень умным. А, если в него? Эта мысль занимала Уолдена, и с тех пор, как она зародилась в его голове, он начал пытаться разыскать в сыне признаки себя самого.
Бенедик был не только непоседливым, упрямым, но еще и ужасно вспыльчивым. Казалось, что он мог разозлится на все, что угодно - от потерявшейся машинки до цвета тарелки, в которой Мэделин дала ему кашу. И в такие минуты, когда Бени не мог найти другого выхода для эмоций, он принимался орать. Громко, надрывно, заходясь в кашле и чуть ли не задыхаясь. Успокаиваясь на несколько минут, он вновь принимался вопить, не успокаиваясь даже тогда, когда машинка находилась, а каша отправлялась в другую тарелку. Со временем, взрослея, Бенедик уже не только вопил, но и пускал в ход свои маленькие, плотно сжатые кулаки. В порыве ярости он мог бить по столу, по игрушкам, по стенам, даже по матери, но никогда не замахивался на отца. Он только мог сверлить старика обиженно колючим взглядом, упершись своими толстыми ножками в пол и вцепившись пальцами в плюшевого медведя. Макнейра это только забавляло - ему нравилось наблюдать за злостью ребенка и было приятно, что тот не считает возможным поднять на него руку. Возможно, он даже смог полюбить бы его, если бы у него было чуть больше времени... Они перестали быть столь осторожными. Прошло много времени, и тревога поутихла. За эти все эти семь лет Уолдену порядком осточертели стены дома родителей Мэделин, и однажды, воспользовавшись тем, что Мэдс на работе, а Бени спит, Макнейр отправился в Лютный. Быть может, он не изменился так сильно, как считал. Кто знает, возможно, за домом Мэделин все это время следили и только ждали, когда он проколется. Кто знает, может, все это было просто случайным стечением обстоятельств, но когда Уолден допивал вторую кружку пива в пабе, в тот вбежал отряд авроров. Целый отряд, чтобы задержать одного немощного старика, все же попробовавшего сбежать. Одни говорили, что кто-то из молодых авроров не выдержал и выстрелил ему в спину. Другие утверждали, что у Макнейера случился сердечный приступ. А третьи были уверены, что это и вовсе был не Уолден Макнейр и эти ублюдки просто напугали несчастного старика до смерти.
Мэделин почувствовала неладное стоило ей только переступить порог дома. Бенедик вопил, сидя на полу в гостиной и звал отца, вокруг него царила полная разруха и хаос, как след первого сильного всплеска магии. Упав в кресло, Мэдс беззвучно зарыдала, не в силах успокоить ребенка, страх и паника которого пропитали все ее нутро. На следующий день, после ночи проведенной в сдавленном плаче и хрупко склеиваемой надежде, Мэделин узнала правду из газеты. Бенедик все продолжал всхлипывать, а она понимала, что не сможет сейчас сказать ему правды и никогда не сможет привести на могилу отца. Где они его похоронят?
III Глава, в которой мы узнаем о Бенедике гораздо больше, чем нужно для знакомства
После того, как их осталось двое, Мэделин продала дом своих родителей и вместе с сыном перебралась в небольшую квартиру в Лютном переулке. Первую пару месяцев, после того Уолдена не стало, ей ничего не хотелось. Целыми днями она лежала на узкой кровати, игнорируя прилетавших с работы сов и требовательных криков Бени, изголодавшегося по ее вниманию и соскучившемуся по еде. Иногда, когда Бенедик засыпал сморенный голодом, Мэдс представляла, что вот сейчас она возьмет палочку, наставит ее на спящего сына и произнес заклинание, которые ни одна хорошая мать не должна говорить, приставив палочку к голове своего ребенка, а затем убьет себя. Она так часто и так ярко представляла себе картину собственной смерти, что просыпаясь Мэделин не раз удивлялась тому, что все еще жива. Впрочем, своей неиссякаемой меланхолией она рано или поздно довела бы и себя, и сына до смерти, если бы не сердобольная соседка, проживающая с ними на одной лестничной площадке. Пожилая миссис Сокер, которая ни разу не была замужем и не имела собственных детей, а "миссис" стала исключительно благодарю возрасту, была властной, но доброй женщиной, страдающей от одиночества и огромной любви, которой ей некому было отдать, пока рядом с ней не поселилась малышка Мэдс и ее бойкий мальчишка. Именно миссис Сокер спала Бенедика от голодной смерти своим восхитительным тыквенным супом с хрустящими гренками. Именно эта бойкая и жизнерадостная пожилая леди подняла Мэделин на ноги и заставила шевелиться и двигаться, чтобы не увязнуть в собственной тоске и печали на долгие годы. "Мужчины - это как пара перчаток" - любила говорить она, усевшись в единственно кресло в гостиной, которая одновременно играла и роль спальни, - "ты можешь получить идеальную пару на свое восемнадцатилетие, а можешь, так и не отыскать подходящей тебе. Но это не значит, что нужно посвятить свою жизнь поиску перчаток или грусти по по поводу их потери, ведь в конце концов, замерзшие руки можно засунуть в карман или спрятать подмышки" - Мэдс не до конца понимала, что миссис Сокер хотела этим сказать, но была ей благодарна за то, что она была рядом, а так же взяла на себя большинство хлопот, связанных с Бени, который с возрастом стал еще более неуправляемым и несносным. Казалось бы, он должен был перерасти свои истерики и перепады настроения - по крайней мере, так казалось самой Мэделин - но становясь старше, Бенедик лишь приобрел способность вспыхивать как спичка от любого слова или неверного действия, что шли вразрез с его желаниями. Он был упертым и своевольным ребенком, который руководил собственной матерью с помощью крика и сжатых кулаков, когда же привычные истерики не помогали добиться желаемого, Бенедик поступал особенно жестоко - он успокаивался и в моментально воцарившей, почти звенящей тишине принимался собирать свои вещи в тряпичный рюкзак, подаренный ему миссис Сокер. Когда он сделал так в первый раз, Мэдс, рассмеявшись, поинтересовалась: куда же это он собрался? И его ответ заставил мисс Гамп побледнеть и судорожно всхлипнуть, пытаясь удержать подступившие к горлу рыдания - он собирался к папе. Бени не очень хорошо помнил отца, и на память ему остался лишь расплывчатый образ, пахнувший чем-то одновременно горьким и кислым. Бенедик помнил - или ему только хотелось помнить - скрипучий смех, странные сказки с пугающим концом и ленивые игры в мяч, когда сухая рука кидала мяч куда-то в сторону, а он бежал за ним следом. Еще Бени помнил каркающий голос, подначивающий его, когда он колотил мать по ногам: сильнее, еще сильнее, ударь ее хорошенько... - со временем этот голос еще ни раз возникал в его голове, подсказывая не самые хорошие и правильные решения.
Манипулировать миссис Сокер было значительно тяжелее, чем матерью, и после нескольких неудачных попыток, Бенедик оставил это дело, высказывая свое недовольство исключительно надутыми губами и бурчанием себе под нос. Но миссис Сокер было плевать на его недовольства. Ее забавляла неожиданная роль бабушки и доброй крестной феи, она отдавала всю себя этой игре, обучая Бенедика читать и писать, пытаясь развить в нем любовь к литературе и обуздать дурной нрав. Бени схватывал все налету, и в этот была самая большая проблема - ухватившись за самое начало, в дальнейшей он терял интерес, и книги с яркими картинками оставались недочитанными, раскраски не обретали цвета и на половине. Единственное, что увлекло и покорило Бенедика на долгие годы, были полеты. На его восьмое день рождение Мэделин и миссис Сокер подарили ему детскую метлу, поднимающуюся от пола всего на несколько метров, но даже и этого оказалось достаточно для того, чтобы в первый же день крохотная квартира Гампов превратилась в поле боевых действий, а сам Бени не только обзавелся десятком синяков, но и лишился пару шатающихся зубов. Счастью его в тот день не было предела. И вопреки всем прогнозам Мэдс, метла не оказалось заброшенной через пару недель, а долго была любимой вещью Бенедика, пока не сломалась на несколько кусков после того, как он врезался на ней в стену дома.
Несмотря на все старания миссис Сокер, по большей части Бени рос как сорняк. С трудом высиживая обязательные занятия на кухне миссис Сокер по чтению, математике, английскому языку и ботанике, Бенедик сбегал на улицу, где его ждала такая же орава долговязых, тонкошеих мальчишек, совершающих набеги на конфетные прилавки и кидающихся камнями в ничем неповинных кошек. Бени достаточно так часто слышал от прохожих, что он пропащий, что рано или поздно, если не изменится попадет в Азкабан, что такими непутевыми мальчишками дементоры завтракают, что поверил в это. Если все вокруг говорят, что ты гадкий, то почему бы не быть таким на самом деле? И Бенедик был. Он влезал в драки, совершал мелкие кражи, за которые всегда расплачивалась миссис Сокер, вылезал ночью из окна на улицу, чтобы просто бесцельно бродить, кутаясь в куртку. И, если честно, то Бени не имел ничего против такой жизни. Его все устраивало, за исключением тех вечеров, когда он приходил к своим друзьям, где ему приходилось смущенно жать руки их отцам. В памяти Бенедика рука отца была тощей, жилистой с пергаментной кожей, и эта рука из воспоминаний совсем не походила на руки отцов его друзей из настоящего. Бени завидовал своим друзьям, но он был достаточно смышленым, чтобы не просить у матери нового отца. Никакой нормальный мужчина не смог бы полюбить малышку Мэдс. Бенедику было десять, когда он категорично отказался продолжать спать с матерью в одной кровати и перебрался на раскладное кресло у противоположной стены комнаты, и это был первый раз, когда он увидел и понял, что его мать может тоже чего-то страстно и сильно хотеть. Мэделин не кричала и не пыталась его ударить, вместо этого она просто упала на кровать и беззвучно разрыдалась, прижав к груди тяжелую подушку. Они не разговаривали несколько дней, мать упорно игнорировали все попытки сына на примирение, и Бени, который до этого дня крутил матерью как ему вздумается, сдался. Он вернулся к ней в кровать и снова начал спать, уткнувшись носом в ее мягкую грудь, а через пару недель ему пришло письмо из Хогвартса.
Сказать, что в тот день, когда они - Бенедик, Мэделин и миссис Сокер - отправились за покупками к школе, Бени был счастливым, значит, не передать его эмоции и на одну десятую. Мэдс искренне боялась, что ее взорвется от переизбытка чувств, а миссис Сокер, до этого много раз представляющая как все это будет выглядеть, только успокаивала ее, стараясь не отставать от несущегося впереди Бенедика, которому хотелось всего и сразу, однако аппетиты пришлось уменьшить. И даже отказ в покупке метлы, категоричный запрет на любую живность в доме и несколько потрепанные учебники не оттенили восторга Бени, достигшего своего пика, когда они пришли за волшебной палочкой. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и чуть ли не подпрыгивая на месте, Бенедик был уверен, что найдет свою палочку сразу же, но пришлось проявить немного больше терпения, чем у него было, прежде чем заветная и самая главная вещь в его жизни удобно легка в узкую ладонь точно была создана только для нее. Это был самый лучший момент за весь день, и еще на протяжении, как минимум, недели Бене вспоминал о нем с особым трепетным восторгом, то и дело подбегая к комоду, в котором хранилась его палочка, и которую ему запрещалось трогать до того, как он отправиться в школу. Ожидания были мучительны и приятны одновременно. Проведший почти все ночи своих одиннадцати лет с матерью Бени и не подозревал о том, что может начать скучать по ней, как только они придут на перрон. Тоска и тревога из-за расставания были чем-то новым и непонятным для Бенедика, и он невольно цеплялся за руку Мэделин, которая, увлеченная разглядыванием чужих семей, казалось не замечала растерянности собственного сына, и это привело к очередной вспышке злости со стороны Бени. Они даже не попрощались толком - она смазано поцеловала его в щеку, прижав к себе, а он чересчур резко дернулся, пытаясь уйти от ее смущающей нежности, которой ему на самом деле так не хватало. Бенедик хотел, чтобы мама ушла, как только он сядет в поезд, но она стояла на перроне еще очень долго, после того как поезд тронулся.
Это было чертовски волнительно стоять во всей этой шумной толпе, дожидаясь, когда назовут твое имя, и тебе придется подняться по ступеням и сесть на высокий стул, чтобы какая-то говорящая шляпа решила: на какой факультет ты отправишься. Мэделин закончила Хаффлпафф, миссис Сокер была выпускницей Рэйвенкло, а его отец, если верить маме, учился на Слизерине. Приятели, с которыми Бени таскался по Лютному, часто рассказывали, что отец обещал выпороть или оттаскать за уши того или иного, если они попадут не на тот факультет. А какой факультет для Бенедика Уолдена Гампа был тем? Вздрогнув всем телом, когда его имя назвали на весь зал, Бени поднялся на сцену и взобрался на стул. Он не был похож на мать, и поэтому не хотел бы обучаться на том же факультете, что и она. Миссис Сокер ему нравилась, но она была чересчур умной. А отец... Он помнился ему как сухая рука, обвитая змеей - и это было последним о чем Бенедик успел подумать перед тем, как шляпа выкрикнула: "Слизерин!" - и один из четырех столов залился бурными аплодисментами. Потом не раз, возвращаясь к этому дню в воспоминаниях, Бенедик будет думать о том: а куда его отправила бы шляпа, не вспомни он руку отца?
Восторг от учебы испарился значительно позднее, чем можно было ожидать от Бенедика. Ему нравились некоторые из уроков, например, Заклинания, Защита от темных искусств и, конечно же, Полеты на метлах, но были и те, от которых хотелось выть мандрагорой - Трансфигурация, и те, которые попросту вгоняли в сон - Травология, История магия. Все усугубляло бесчисленное количество правил, которых следовало придерживаться, если ты не хотел быть отчисленным. Порой эта идея посещала голову Бенедика, но получаемые из дома письма, в которых миссис Сокер описывала, как она горда за него и как счастлива, заставляли откладывать прерывание собственного образования до лучших времен. К тому же, похвала на занятиях по Заклинаниям так же играла против мимолетных желаний покинуть в Хогвартс и отправиться в какое-нибудь удивительное путешествие. Возможно, заведи Бени друзей, он сумел бы отыскать удивительное путешествие и в стенах школы, но его дурной и вспыльчивый нрав сыграл с ним злую шутку, и ему так и не удалось стать для кого-то чуть больше, чем просто "приятель" или "сокурсник". Помимо подпитывающих эго уроков Заклинаний и действительно интересных занятий по Защите от темных искусств в школе было еще кое-что, что доставляло Бенедику ни с чем несравнимое удовольствие – квиддич. По сравнению с этой игрой, переполненной скоростью, азартом и свободой, все остальные казались детской забавой и не более того. Бени влюбился в квиддич самой искренней и пылкой любовью, на которую он был только способен, и когда ему удалось занять на третьем курсе место загонщика в команде Слизерина, он был готов умереть от радости в ту же секунду. Усердные тренировки, игры, после которых болело и ныло все тело от счастья победы или соленого вкуса проигрыша - это было то, ради чего Бенедику хотелось жить, и он всерьез задумывался о том, чтобы после выпуска уйти в спорт. Миссис Сокер радовал его энтузиазм, конечно, ее еще больше радовали бы его успехи в учебе, но "он хотя бы занимается чем-то полезным и получает от этого удовольствие". Мэделин же не высказывала ни особого энтузиазма по поводу целей сына, ни какого бы то ни было протеста. Ей словно было все равно на Бенедика.
Пугающие равнодушие начало прорастать в сердце Мэделин, когда Бени было уже четырнадцать лет, и он отдыхал дома на летних каникулах. Он и раньше отмечал за матерью некоторую холодность к его рассказам о школьной жизни, но в этот мучительно жаркий июль это стало особо заметно. Если раньше она хотя бы пыталась выжать из себя улыбку и подобие хоть какого-то интереса, то теперь она перестала делать и это. Миссис Сокер, считая Бенедика уже достаточно взрослым, жаловалась, что его мать все больше замыкается в себе, что она почти не ест и перестала следить за собой, что ее вот-вот и выгонят с работы, если только она не умрет раньше от собственного нежелания жить. Если честно, то Бенедик не испытывал к матери особо сильных теплых чувств, однако пытался расшевелить ее ради миссис Сокер, но все было без толку. Не действовали ни увещания, ни крики, ни угрозы, ни его вошедшие в привычку обещания уйти - Мэдс было все равно. Она приходила в себя лишь в кровати, когда Бени укладывался рядом с ней спать. Тогда в ее заплывших скукой глазах мелькала некая искра, и она начинала напевать, перебирая сыну волосы. Она называла его ласковыми прозвищами, которыми никогда не называла в детстве, и гладила по голове, запутывая свои пухлые пальцы в его вечно всклокоченных волосах. Но и эти проблески со временем начали меркнуть и окончательно потухли летом перед шестым годом учебы в Хогварсте. В это лето Мэдс потеряла сына, но вновь обрела мужа - она начала обращаться к Бенедику исключительно ласково "Уолден" или кокетливо "мистер Макнейр", возвращаясь в своем обезумевшем разуме в те дни, когда они вместе работали в Министерстве Магии. Совсем не так Бени рассчитывал узнать правду о своем отце. Но, даже несмотря, на откровенно нарастающее безумие матери, Бенедик продолжал спать с ней в одной кровати, пока однажды ночью... Он просто сбежал. Собрал все свои вещи и сбежал к миссис Сокер, ничего не объясняя и не желая слушать оправдания хныкающей в растерянности Мэделин. Через неделю после этого инцидента Бени вернулся в Хогвартс.
Все его мечты, планы на будущее разрушились в ноябре. Вечером у них должна была быть игра с Рейвенкло, а утром Бенедик получил письмо от миссис Сокер, в котором она писала, что его матери стало совсем дурно, и она была вынуждена отправить ее в больницу Святого Мунго. Вот так вот, его мать сошла с ума, и ей будет абсолютно плевать на то, каких высот он достигнет и кем станет в будущем. Он уже мертв для нее, есть только сухая рука с изображением черепа и змеи по имени Уолден Макнейр, его отец. Веры в будущее и хорошего настроения не прибавил и проигрыш в матче, за время которого Гамп трижды чуть было не был удален с поля за чересчур жесткую игру. За ним и раньше такое водилось, но еще никогда, даже сильно разозлившись, он не пытался искалечить человека бладжером. Все усугубилось после того, как команды опустились на землю, и кто-то из соперников бросил не самую удачную шутку в адрес Бенедика. На долю секунды весь мир померк, а потом взорвался от криков, и кто-то пытался оттащить Бени от сверженного на землю рэйвенкловца и вырвать из его рук палочку, которой Бенедик размахивал, хотя бедолаге на земле и так хорошенько досталось от его кулаков. Он живой! Он настоящий! Следы от его кулаков болью отметин покрыли лицо несчастного парня, разве невидимка так может? Я живой, мама. Я настоящий... Четырнадцатого ноября две тысячи шестнадцатого года Бенедик Уолден Макнер был исключен из Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс.
Бени вернулся в Лютный переулок. Надо было жить дальше. Нужно было на что-то есть, чем-то платить за квартиру и содержание матери в больнице святого Мунго. Собственное будущее. до этого яркое и многообещающее, теперь казалось огромной и черной бездной, в которую ему предстояло нырнуть, зажмурившись и зажав нос, чтобы не захлебнуться. Паника, волнение и страх не давали думать. Единственное, что Бени точно знал - у него есть метла, он летает получше многих, и кому-нибудь да пригодится в качестве курьера.
Его карьера началась с фразы: «парень, я слышал, ты хочешь заработать?» - Гамп действительно стал курьером, только вот вместо посылок с дамскими шляпками или подарками ко дню рождения, он занимался доставкой драконьих яиц, редких птиц и прочей живности, за которую некоторые коллекционеры и зельевары были готовы заплатить невероятные суммы. Время шло, и вскоре Бенедик стал принимать участие и в добыче «товара». Учился он быстро, впрочем, как и всегда, запоминая все на ходу, точнее на лету, так как времени для инструктажа и каких-либо объяснений в минуты отдыха не находилось, зато его всегда было вдоволь вовремя погоней за гиппогрифом. Как оказалось браконьерство было тем самым, для чего он, Бенедик Уолден Гамп, и был рожден, по крайней мере, так говорил один старый охотник, хлопая юношу по плечу, отчего парень широко улыбался, заливаясь краской. Он, никогда в детстве не слышавший доброго слова от отца, был падок на любое теплое слово и внимание от мужчин. Прошло около шести лет прежде чем, дороги Бенедика и его наставника разошлись. И, несмотря, на громкий скандал, чуть было не переросший в магическую дуэль, в тот день, когда малыш Бени захотел жить и охотиться самостоятельно, Гамп был благодарен вонючему старику за все то, чему он его научил - от раставления силков для гиппогрифов до сплетения уздечки для келпи. Рано или поздно родителям - даже названным - приходится отпускать своих детей, ведь так? Бенедик думал об этом каждый раз, когда проходил по вычищенным коридорам святого Мунго, чтобы притвориться
Уолденом Макнейром для одной безумной старухи.