f

Поначалу, только приехав в Далар, Алесандро оказался прямо-таки оглушён столицей. Город казался слишком большим, слишком шумным, слишком хаотичным и пёстрым, а главное - нисколько непохожим на Парабрану, к которой тоже когда-то стоило труда привыкнуть. Здесь звучала разноголосая и разноязычная речь, здесь ничего не стоило, свернув за угол, столкнуться с хесом или шази, который, очень может быть, не поймёт ни слова из того, что ты скажешь, здесь действуют совсем другие негласные правила, и то, сколько разного, несхожего друг с другом народа съехалось на эту свадьбу, сделало эти самые правила только запутаннее и сложнее.
Все эти впечатления и мысли заставили и без того осторожного Алесандро стать ещё аккуратнее в каждом слове и шаге, ещё собраннее, чем обычно. Он словно бы всем своим существом сосредоточился на том, чтобы ни в чём не наломать дров и в то же время не остаться в стороне от столичной жизни: нужно блюсти престиж Алацци и своего господина, но нужно ведь и осваиваться в незнакомых условиях, смотреть и слушать, чтобы при случае оказаться полезным. То, насколько его толкает вперёд собственное любопытство, а не прагматичные деловые соображения, он, охваченный жаждой новых впечатлений и знаний, не слишком замечал.
Сегодня это самое любопытство заставило юношу покинуть Альгамбру, едва он стал не нужен, нырнуть в узкие, по-весеннему солнечные сегодня улочки Далара и двинуться в сторону тарийского квартала. Он уже успел побродить среди хесов и издалека одним глазом полюбоваться великолепным Ас-Сухеймом, пообещав себе непременно вернуться ещё раз, но посмотреть на Шамрок, послушать тарийские песни и их диковинную музыку, рассмотреть поближе, если повезёт, юбки, в которые рядятся тамошние мужчины, пока не довелось и это упущение следовало срочно исправить. Было, конечно, и дело, которое вело Алесандро в эти места: несколько лет назад он водил знакомство с одним тарийцем, у которого начал учиться обращению с целебными и ядовитыми травами, составил по его рассказам впечатление, что островитяне в этом деле на многое способны и теперь хотел своими глазами посмотреть, чем они торгуют и что интересного могут показать. Да и вообще отчего-то казалось, что там, в тени Шамрока, может водиться что-то особенное, колдовское, будоражащее, интересное. Впрочем, на встречу с чем именно Алесандро надеется - чудесными травами, какими-нибудь тарийскими призраками, островными музыкантами или мужскими юбками - он и сам сейчас вряд ли мог бы сказать.
Реальность оказалась не столь красочна, как рисовалось: тарийский квартал хоть и выглядел необычным, по красочности вряд ли сравнился бы с округой Альгамбры, а под внимательными насмешливыми взглядами, следившими за ним, куда бы он ни шёл, и сходу распознававшими в нём чужака, оказалось неожиданно неуютно. Было в тарийцах что-то такое, будто они смотрят на тебя и прикидывают, какой бы подвох повеселее тебе устроить, а ты подвох чуешь, но представить не можешь, откуда его ждать - по крайней мере Алесандро не мог отделаться именно от такого чувства.
Возможно, именно из-за этого ему в конце концов стало изменять привычное мягкое дружелюбие, которым он обычно закрывался, общаясь с незнакомцами. Он раздражённо отмахнулся от малолетних близнецов с двумя свирелями, норовившими не то сыграть ему что-то, не то погадать - и не заметил, как не по-детски недобро они сощурились. Зло выругал на алаццианском немолодого слепого, чуть не сбившего его с ног на очередном перекрёстке - и не увидел, что тот не так уж стар и слеп, как кажется. Не без труда разминулся с высоким рыжим лбом в клетчатой юбке, положив руку на эфес, чтобы проложить себе дорогу - и не обратил внимания на то, как "юбочный" проводил его задумчивым взглядом, потом перешёл через улицу к нескольким не менее дюжим приятелям, они обменялись парой фраз и на некотором отдалении двинулись за нелюбезным чужаком.
Солнце уже стояло по полуденному высоко, когда Алесандро добрался до лучшей, как ему сказали, в этих местах лавки травника и остановился, рассматривая листья таволги и тысячелистника, борца и болиголова, перекатывая затянутыми в перчатку пальцами ягоды белладонны и тиса. Если всё делать правильно, изучать их и их действие можно и здесь, в Альгамбре, незачем прерываться, тех свободных часов, что у него есть, ему вполне хватит. По крайней мере, если не увлекаться. И пообещав себе не увлекаться, Алесандро окончательно увлёкся так, что напрочь перестал замечать, кто рядом с ним и чем он занят, и кто понемногу приближается, ненавязчиво сжимая кольцо.

Тим замечает официантку краем глаза, но привычно следит за движениями, это рефлекс. Когда она уходит, он возвращается к задумчивому разглядыванию улицы. Рассматривает крыши в поисках удобной позиции для снайпера или шпиона, Дэнни бы такого не впустил, но чертовы рефлексы и привычки дают о себе знать. Коннер ест, и это хорошо, значит, будет еще один ценитель китайской лапши и гостеприимства Дэна. Чужую улыбку он сохраняет в памяти, потому что ему редко улыбались так дружелюбно и искренне. Чаще с благодарностью и страхом за спасенную жизнь. И чаще всего это были дети, которых он брал на руки. "Не волнуйся. Я рядом. Все будет хорошо". Разглядывать улицу выходит недолго, потому что у Кона много вопросов. Ответы у Тима, как завелось, были, поэтому он отнимает от лица руку и поворачивается обратно к чужому лицу, слабо приподнимая брови и пытаясь собрать ответ максимально точно - и при этом не затрагивать всех тех вещей, которые можно будет из слов узнать. Потому что большой Б не дремлет - и будет очень не рад, если его сынок спалит семейную контору.
- Храню тайну личности. У меня есть близкие. А еще у меня есть очень могущественные враги. Если они будут знать, кто я такой, моих близких убьют, чтобы подобраться ко мне. Еще мою семью окружат ненужным вниманием. Еще я буду уязвим, когда буду вести гражданскую жизнь. Поэтому маска и костюм, - это очень просто и очевидно, Коннер наверняка это все и сам понимает, но Дрейк готов объяснять и очевидные вещи, подтверждать догадки, знакомить с миром, который как бы красивый, но вообще-то опасный, - мой наставник запрещает мне показывать свое лицо. Даже когда я это делаю при команде, надеваю очки. Никто не знает моего имени, моего возраста, моих интересов, национальности и того, что дало бы хоть какую-то подсказку, - забавно, но его наставник и есть его семья. А еще братья. И Альфи, конечно. Журналисты бы влюбились в новость о том, что сам Тимоти Дрейк-Уэйн - это Робин. И среди них наверняка нашелся бы умник, который сопоставил факты и понял, что Брюс - это Бэтмен. А они не всех и не всегда могли спасти - хотя пытались. Люди бы кидались на них с обвинениями, что их близких не защитили. Что именно к их любимым не успели. Люди не умеют быть благодарными. Люди умеют только брать. Чтобы не отдать им все, приходится надевать маски и плащи. Чтобы отдавать то, что им нужно, но не себя. Себя герои раздают друг другу.
Робина очень заботит состояние оставшихся "родных", семью определяет не днк, на самом деле, у них, во всяком случае. было так, потому он волнуется, следит, чтобы было хотя бы короткое спокойствие их жизни, хотя грешникам нет покоя. Он хочет, чтобы Брюс жил спокойно, а не сжимал от бессилия и ярости кулаки. И Дик улыбался и шутил. И Альфред чтобы тоже был рад. Тим правда беспокоится за Альфреда. Он ведь очень нужен семье. Тихо плачет, когда смотрит на недавно нарисованный семейный портрет. Джейсона нем уже нет. Он очень помогал, когда Дрейк тренировался быть Робином. Первое время Тимберс и правда думал, что плаща не достоин. И решил сделать все, чтобы званию соответствовать. У всех предыдущих Чудо-Мальчишек за спиной что-то было: Ричард летал под куполом цирка, у них даже есть совместная фотография, правда, Тимми тогда был маленьким, миленьким и мог только смотреть, Джей умел выживать на улице сам. Третий просто был умным. И Брюс однажды, где-то в самом начале, положил руку на его острое плечо - и сказал, что уважает. И решимость уважает, и желание помогать, и детективные способности, и высокий интеллект, но боится, что Тим не сдюжит, потому что очень... маленький. Тим услышал, слабо улыбнулся - и тихо сказал "Наблюдай за мной". Он выгрызал себе звание кровью и потом, слезами и болящими мышцами. Грейсон учил его подтягиваться на всем, что только подходит для этого, учил быть гибким и юрким, учил парить. Брюс учил держать удар и использовать мозги, учил тайным премудростям, учил быть судьей, не палачом. Альфред помогал справляться с растяжениями, делал протеиновые коктейли и вообще был очень приветливым. Они все его поддерживали. Брюс говорил, что маленькая масса - это не проблема. Дик говорил, что Тиму бы на трапеции висеть. Альфред говорил, что стоит поесть, потому что здоровое и своевременное питание необходимо растущему организму. Когда его родители погибли, не вместе, а один за другим, именно бэтсемья стала для него опорой. Тим заслужил. Тим молодец. Когда ему бывало тяжело, когда он чувствовал, что спасительный трос становится виселицей, когда в себе сомневался, когда его недооценивали, он тихо выдыхал, едва удерживая слабую улыбку - и неразличимо шептал "Наблюдай за мной". Всем и все докажет. Хотя его сильное место - место по эту сторону монитора. С максимумом контроля и внимания. Старого пса не научишь новым трюкам, верно?
Очередной вопрос заставляет приподнять брови еще выше, а после, неуловимо покачивая головой и сцепляя пальцы перед собой в замок, задаться быстрым поиском нужных слов для ответа. Хороший вопрос. В работе супергероя очень важно задавать правильные вопросы. Но говорить о своих эмоциях Тимоти не любил. Мог, но не любил. Эмоции никогда не были для него чем-то превалирующим, он не пугался их, но и не полагался, справедливо полагая, что да, эмоции есть, но нет, руководствоваться ими не стоит, нужна холодная голова и разум, эмоции свои - это данность, эмоции чужие - это набор условий, который нужно соблюсти, чтобы все остались счастливы и никто не ушел обиженным. Смущение - самая странная эмоция. Потому что наиболее тяжело трактуется.
- Нет, - Дрейк выбирает путь наименьшего сопротивления и наибольшего доверия, в конце концов, он ничем себя не компрометирует, это раз, помогает разобраться в человеческой психологии, это два, - просто я не очень привык к тактильному контакту с кем-то незнакомым. Не люблю подпускать к себе людей, специфика работы. Через перчатки еще неплохо, но контакт до кожи меня напрягает, - он говорит все еще спокойно, ни одним движением больше себя не выдает, прячет смущение и спокойно улыбается, оглаживая пальцами длинные грани стакана, позволяет кевлару бесшумно скользить, пока его хозяин завершает маленькое расследование для мальчика из пробирки коротким пояснением, - я не боюсь. Просто не привык, - словно говорит "если будешь делать так чаще, я привыкну". Это у него от Ричарда, общение с которым - сплошные смешанные сигналы. Им просто смешно этим заниматься, это как "кто кого перефлиртует самым завуалированным способом", побеждает всегда Грейсон, конечно - и, как победитель, съедает пончик, который предназначался Дрейку - или кусок пиццы, там смотря на что спорить. Они приз делят по-братски, конечно, но быть легким в общении и всех очаровывать - это, все же, работа Найтвинга. Работа Тимбо - быть умным. Игра в смешанные сигналы - лишь тренировка, чтобы привыкнуть к разговору с людьми, которые бывают бестактны и могут очень сильно смутить, а зависнуть во время разговора не всегда приятно, особенно если большинство суперзлодеек в Готэме - чертовы сексбомбы в минимуме одежды, одна из них в принципе носит листики вместо шмоток и влюбляет в себя поцелуями. После первой встречи с Плющом Тимберс вздрагивал еще неделю - и клятвенно утверждал, что за женщинами бегать не будет. Зато ее фразы вроде "Ты очарователен, Робин, прильни ко мне" не смущают, а заставляют опрыскать ядом от растений и отправить дальше цвести и пахнуть в Аркхэм. Потому что словами не смутить. Не на того напали.