Ей пришлось даже уговаривать милую добрую Аврору, чтобы сделать ей приятное. Марианн уже пережила титанический пафос Гюго, перекроившего понимание театрального действа в его классическом античном виде, и снова отчаянно скучала, потому что бесконечным белы и салоны надоедали уже через пару лет своей поразительной статичностью и обыденностью. Иногда, конечно, она срывалась из Франции куда-нибудь дальше, как раз на время, чтобы о ней позабыли самые отчаянные романтики, обещавшие жить всю жизнь в ожидании ее благосклонности (врали, проклятые поэты, обманывали бедную женщину, негодники!), а потом возвращалась.
В мае на Елисейских полях цвели каштаны, напоминая чем-то родные края. По Родине Марья скучала отчаянно, тосковала днями напролёт иногда, глядя в окно и распевая древние девичьи плачи, но возвращаться не спешила, за жизнь опасалась больше.
Люди в эту пору становились совершенно невыносимы: весь разум и воля куда-то утекали, оставался сплошной флёр влюблённости. Марья с интересом в который раз наблюдала за этой диковинкой: люди напоминали мартовских котов и тетеревов одновременно, только и искали что повод влюбиться. Марья великодушно позволяла этим смешным французам боготворить себя, принимая в качестве доказательств стихи, музыку, картины и цветы. В Париж стекались все самые странные бездельники и юродивые, каких только можно было сыскать на свете. И русских здесь было много: Франция обладала поразительной притягательностью для соотечественников, привозивших с собой новости, привычный говор и родной размах, с котором кутили здесь дворяне, покупая шампанское ящиками, умудряясь даже здесь найти цыган с медведями. Родных гуслей только было не найти, да свиристели звука никто и не знал уже. Но все лучше, чем местные.
Французы казались Марье дикарями, не знавшими баньки и считавшими каждую монетку. Ее салоны, где никто не вёл счёту яствам и дорогому вину, конечно, выдавали в ней русскую. После войны 12 года здесь много было русских, после революции здесь стало больше глупцов. Глупцов Марья жалела, принимала как сирых и убогих - принято было на Руси издревле об убогих заботиться, а они то и не понимали.
Так вот в этом чаде влюблённой весны Марианн дю Морье уговаривала милейшую женщину, писательницу, которая должна была пережить многих своих современников, как подсказывала интуиция, переложить в пьесу роман, который принёс ей известность. "Индиана" была хороша для этой поры - очень много любви, драмы, самоотверженных и жертвенных женщин, коварных и деспотичных мужчин. А иногда, внезапно, кто-то оказывался порядочен. Франция входила в эпоху становления женщин. Прекрасные дамы устали быть красивым приложением к своим мужьям, желали свободы и признания себя полноценным человеком. Марья помнила, что на Руси так было изначально, потом только что-то пошло не так, и женщину надолго упекли под гнёт домостроя.
Милейшая Аврора желала, чтобы Марианн лучше просто пела, но женщина знала, как нелепо звучат ее долгие протяжные песни в четырёх стенах. Для ее голоса нужен был простор, нужны были луга, леса, чтобы птицы подпевали... тоска смертная с этими искушенными французами, в песне ничего не смыслящими.
Директор театра, мсье Дюпре, где иной раз Марья играла забавы и удовольствия ради, отчаянно жаждал успеха. А потому совершенно не желал рисковать и экспериментировать. Она решительно не одобряла подобный настрой, как и своеобразную меланхолию Авроры, которую Франция знала под именем Жорж Санж, начинала тосковать.
Они несколько раз принимались за репетиции то одного, то другого спектакля, труппа была решительно измучена частыми Семёнами репертуара. Все они неминуемо двигались к провалу, а не триумфу, а потому, видя печальный настрой, Марья предложила взять то, что витало в воздухе - предвкушение любви, которой был пропитан Сон в летнюю ночь Шекспира.
В назначенный день, когда директор скакал молодым и резвым козликом, хотя его телосложение больше напоминало мяч для игр, зал был полным. И хотя мсье Дюпре благодарил за это Бога, стоило целовать ручки Марианн, которая пару вечеров назад вскользь упоминала нескольким своим влиятельным поклонникам о предстоящем событии. Где сильные мира сего, там и все остальные, просачивающиеся всеми правдами и неправдами.
Серебряный наряд Королевы Титании, в котором Марья чувствовала себя как в своем родном, омрачало только ее настроение. Накануне она всю ночь промучилась в своей пастели, промаялась с тревожными снами. Чувствовала колдунья, что приближается что-то опасное, капризничала и ножкой снова топала, не желая выходить на сцену. Кое-как ее всей труппой уговорили, полный зал восхищенных глаз приободрил и приподнял настроение. А там и магия лицедейства уже захватила, да собственные чары она умело вплетала, чтобы даже дурак в последнем ряду не засыпал, смотрел затаив дыхание, переживал не сою жизнь, а жизнь героев на сцене.
Отыграли на одном дыхании, раскланялись в гробовой тишине. Зал ещё несколько минут приходил в себя, а потом грянул овациями и криками Bravo!, вызывал актёров на поклон, засыпал цветами.
Марья наслаждалась триумфом недолго: снова разболелась голова. Она грешила на огромный букет, который принёс не в меру влюблённый гусар, от аромата которого недолго было в обморок упасть. Сбежала за кулисы в надежде как можно скорее сменить костюм на своё платье и незаметно уехать домой. Вечер и ночь переждать, а там новый день без дурных предчувствий.
x10 
x1 
x0 
x2
