С самого утра всё пошло не так.

   «Не так» в понимании Бамблпафа подразумевало отсутствие поводов наорать на кого-нибудь из подчинённых — событие, столь же сильно выбивающееся из естественного хода вещей, как извержение Эйяфьядлайёкюдля вбитыми сливками. Все до одного сотрудники отдела экспериментальной механики, не иначе как вступив друг с другом в преступный сговор, в едином душевном порыве вдруг решили устроить праздник послушания, карнавал дисциплины, оргию праведности и флэшмоб трудолюбия. Переступив с утра порог отдела, Октаво, паря на крыльях сладкой надежды как следует размять свой речевой аппарат исполнением арии гневающегося Мефистофеля, обнаружил, что все до последнего сотрудники находятся на своих рабочих местах, а рабочие места находятся в состоянии операционной стерильности. Отдел блестел, словно начищенный сикль, повсюду раздавались ласкающие слух гул, пыхтение и сопение работающих приборов, а сами сотрудники в поте лица выполняли розданные накануне поручения.

   Потрясение было столь огромным, что у Октаво случился внеочередной приступ дальтонизма, отягчённый избирательной немотой. Надувшийся и хмурый, как стайка грозовых тучек, он ходил по отделу, тщетно ища повод уличить кого-нибудь из подчинённых в нерадивом исполнении своих обязанностей, — но так и не смог сообразить, к чему придраться. Будь Октаво менее честным и справедливым человеком, он бы, конечно не стал дожидаться повода для столь славного дела, как втаптывание в пыль чужой самооценки; но тот факт, что отдел сегодня начал работу на полчаса раньше положенного, усмирил даже его кровожадную натуру.

   Появление младшего сотрудника, расправу над которой Бамблпаф планировал всю предыдущую ночь (обсуждая детали с головой-компаньоном из папье-маше, продемонстрировавшей неожиданные познания в истории средневековой инквизиции), произвела эффект разорвавшейся навозной бомбы. В отделе воцарилась гробовая тишина. На миг лицо Октаво озарилось неподдельным счастьем, словно ему только что сообщили о вручении Нобелевской премии во всех областях науки одновременно, до кучи пообещав разместить его золотой бюстик в каждом помещении ММ, включая женские уборные.

   — РОУЗ ГРЕЙНДЖЕР УИЗЛИ!!! — громогласный, как тысяча слившихся в унисон вопилок, голос Бамблпафа девятым валом прошёлся по помещению, порождая неучтённую сейсмическую активность в фундаменте здания. Наверняка где-нибудь на верхних ярусах сам Министр подавилась своим кофе, проклиная тот день, когда дала добро на принятие Октваво в ряды служащих Министерства, — эхо исполненного праведного негодования крика начальника ГЭМ ещё долго гуляло по окрестным коридорам, заставая врасплох сотрудников соседних отделов; впрочем, те за годы обитания бок о бок с могучими связками Бамблпафа вменили себе в привычку не приходить на работу без зачарованных берушей и вряд ли понесли существенные потери.

   Брови Бамблпафа, казалось, вели автономное существование на его лице, складываясь в нецензурные иероглифические символы. Театрально потирая ладони в предвкушении грядущей расправы над беспомощной жертвой, Октаво с голодно горящими очами направился в сторону девушки. Локальный апокалипсис в обличье преисполненного возмущением начальника надвигался на бедную мисс Уизли, грозя оставить от её чувства собственного достоинства лужицу машинного масла, а от неё самой — только благородную родословную.

   — Где тебя фестралы носили?! — исторгнув львиноподбный рык, Октаво навис над девушкой, осуждающе помахав у неё перед лицом длинным шишковатым пальцем: — Нет-нет; можешь не отвечать! Я ВСЁ знаю, — бескомпромиссным тоном, будто он знал действительно ВСЁ на свете, начиная с цвета нижнего белья госпожи Министра и вплоть до тайны появления Философского камня, заявил Бамблпаф, — ты, ты... ТЫ ОТДЫХАЛА, вот что я думаю! И даже не смей отнекиваться.

   Вынеся свой неумолимый приговор, он горделиво выпрямился, поглядев сверху вниз на ту, в ком почти готов был признать подлого предателя всего мирового научного сообщества, как магловского, так и магического. В глазах Бамблпафа не было преступления страшнее, чем праздное проведение времени вдали от заставленных заковыристым оборудованием столов родного отдела ЭМ. Приём пищи не иначе как на бегу и всухомятку расценивался им проявлением постыдного сибаритства; сон свыше четырёх часов в сутки приравнивалось к деянию, подлежащему уголовной ответственности; а посещение уборной чаще чем раз в двенадцать часов рассматривалось как злостный саботаж и подрыв основ мироздания.

   Но профилонить целый рабочий день!..

   — Итак: что ты можешь сказать в своё оправдание? — грозно сложив руки на груди, вопросил Октаво. Неистовый взгляд его, метавшийся как стрелка осциллографа, говорил лишь об одном: что бы сейчас ни сказала мисс Уизли, её участь уже была предрешена.

Отредактировано Octavo Bumblepuf (2017-08-02 19:01:03)