У него был плащ с раздвоенным хвостом - вдохновление ласточкой, стрижом, мелкой черной птицей под крышей, гнездящейся в порах склона - черный, не хлопающий раздраженно на ветру жесткой тканью, обрывающийся ниже колен, и под ним Тони прятался и прятал что-то особенно нежное и по-своему дорогое, а мелкий неясный звук шелеста улица поглощала почти полностью, разжираясь и надуваясь, как бесформенный шар. Днем она была тощей и ела, ела, а всякая звуковая волна поглощалась ею и сметалась в общую кашу на фоне топота и голосов. И чем тише вокруг, тем громче слышен ты, но тогда и находится меньше тех, кто услышал, а ночь уже заранее зажрата и сыта, она почти везде молчит, шаги кажутся в этой пустоте неоправданно громкими, музыка - лишней, но с Лицедейским, пожалуй, не совсем так.
Может быть, это была хлопушка или кривое заклинание - Тони поводит плечами, так давая отклик на недалекий шум, но именно перед ним, так уж сложилось, нет почти никого. Даже в стане дебоширов и артистов находятся мелкие проплеши и места почти абсолютного покоя, ну, почти, потому что не во всех жизнях в принципе есть покой.
На Брэйди Фаулз смотрит не сочувственно, потому что взгляд такой чаще всего ломкий, неправильный, и во всяких книжках какая-нибудь мразь кривит губы со своим сочувственным взглядом, отступая беспомощно - бесполезные персонажи, а Тони бесполезен в плане другом, и еще у него теплое сочувствие сосредоточенно где-то далеко и не светится ярко, потому что счастья многим он желает искренне, и это желание - есть гнетущее чувство боли в центре сердца, а не мягкий романтичный фасад чего-то преувеличенного. Боль иная, она не лучше и не хуже той, что посвящена собственному эго, просто другая, как если сравнивать горизонт востока и запада, в общем-то, нет никаких подходящих сравнений. За чужие дрожащие руки Антонио больно, за дела и вещи, поэтому и глядит он не сочувственно (хотя оно тоже смешалось в крови), а просто нежно-грустно. Так из вашей хватки утекает желчь и кособокость, когда приходится держать на руках недельных котят, какую-нибудь ломкую, но все-таки живую мелочь. Если смотреть с какой-нибудь иной призмы - Гилрой тоже похож на зверушку, такую, недавно родившуюся, с неустойчивыми лапками и глупо-очаровательной мордой, что тыкается носом в стенки и ладони. Но есть во всем этом, помимо мелких неувязок, одна большая беда и проблема.
Коллин Гилрой Брэйди не зверушка, а, между прочим, человек. Живой, знаете, такой, с кровью и чувствами, с гудящей головой и комками в горле, наверное, история у него иная, но есть две руки, две ноги, сердце, сопли-слюни, которые втихую каждый распускает, что поделать, что помыслить. И Тони, на самом деле, все равно, что там с его ботинками, он не сноб, что хмурится при виде алкашей, он очень херовый друг со своими собственными проблемами и желаниями. Желания разные, горячие, до мерзости обжигающие даже, но одно особенно важно в данный момент, и прочие подминаются под него, как скомканные в порыве гнева бумаги. Поиграем в "добрось шарик до корзины", чтобы в итоге все равно промазать, и целая гора собственных разочарований накопится рядом с ней, убирать за собой - моветон, пожалуй.
Когда выходишь на вечернюю прогулку, успокаиваешь себя тем, что желаешь найти в темноте покой, но темнота на самом деле пугает и грызется, волнует сердца людей - зверей дневных, даже не вечерних - большинство отдаются своим бедственным мыслям с головой. Ты выходишь на вечернюю прогулку, говоря, что тебе нужно развеяться, но заранее готов не к осмыслению, а к гудению, нажатию на болевые точки. Может быть, нам так легче - получать под дых, будучи неготовыми, может быть, каждому нравится убеждать себя в том, что не нужно становиться сильнее, потому что тогда не будет возможности чаще плакать и громче ныть. Меньше плача - меньше успокаивающих объятий и нежных слов, и меньше убеждения в том, что рядом есть хоть кто-то.
- Брэйди...
Это не обвинительное "Брэйди-Брэйди", и не констатация факта о том, что это именно Брэйди. Нет. Только лишь почти полностью задушенный вой, потому что зачем, потому что как, что вообще случилось? Кто умудрился включить тебе "Such a lonely day", солнышко? Тони сглатывает и удерживает вздох. Он сам как-то очень устал.
- Коллин.
Так правильнее, как кажется анимагу, и, может быть, не кажется больше никому. По имени, и не по фамилии, и у Антонио не вызывает улыбки каждое раздражённо-короткое "Фаулз", что бросает Дурсль. Возможно, что Гилрой перенял это у него, только в его голосе не сохранилось шипения радиопомех, но воспоминания тащит воспоминание, и если для Винни Тони улыбается ярко, слыша свою фамилию, то к Брэйди другой разговор - Тони улыбку все равно давит, но грубоватую, неправильную. Неправильные улыбки Винс не любит.
- Иди сюда, - ласково тянет он, обнимая Коллина Гилроя Брэйди. Грязного, подрагивающего, пьяного до горячей красной кожи, за плечи, тянет наверх, не резко, но настойчиво, и отводит кудряшки с чужого лба, - И если не хочешь, не рассказывай ничего.
Только давай, не отталкивай, а лучше растай и подайся на встречу, как все равно лезут на руки битые палками собаками. У Тони есть молчание, еще есть в хрустящей упаковке белые салфетки, и он вытирает чужое лицо, задевая зубы и морщась от огорчения, и ему все еще все равно, что там с его ботинками и заблеванной дорогой, ведь Гилрой в руках кажется очень маленьким и забитым. Про таких кошек порой крутят передачи на Animal Planet - тонкие, блохастые, они не видят почти ничего из-за слезящихся глазок. Их хочется только успокоить и спасти, но в Винсе злобы нет не по этой причине - ее просто не существует, потому что кудрявый друг, а не соперник, потому что ему, наверное холодно.
Банальностью давно стала благодарность удаче, но Фаулз все равно рад бы и поблагодарить эту вашу Фортуну за то, что так удачно вышел из-за зудящего напряжения в ногах на улицу, когда хочешь идти-идти, и его дом рядом, близко, только зайти и подняться на второй этаж.
Он тянет Брэйди за тобой, потому что... Ну, потому что может, и для Тони это почти равносильно слову "должен".

Тони Фаулзу не нужен Уинстон Дурсль.
Это не оговорка. Это факт, проверенный временем. Не значит, что он не влюблен и не желает. Просто не нужен. Тони не нужен волк, и ничего хорошего за собой любое соприкосновение, почти наверняка не понесет. Почти. Никто ни в чем не уверен. А Дурсль - это кусачий червь, разжигающий слизистую, поедающий плоть, с плотной кольчатой кожей, а не та сахарно-ватная воспеваемая нежность, розоватый клочок облака меж пальцами, тающий и к коже мерзко липнущий, обращающийся в карамель - сахарная вата. Скорее нечто более... Мерзкое. Достаточно гадкое, чтобы не плакать почти, но очень хотеть, желать разреветься прямо на работе, так, спрятав мордочку в рука. Достаточно, чтобы не смотреть на небо сишком часто и ждать, ждать, ждать. Тони желает, Тони хочет, Тони живет, но ему не нужен Уинстон, шерсть под пальцами и круги колодцев в радужке, безумная рефлексия. Это разрушает и выкрадывает пусть не самое важное, но истинно ценное, никаких плюсов и положительных электродов. Просто что-то лишнее. Только ветер в горле, в голове. Только скворчащее чужое раздражение. Голод. Неуемный аппетит, направленный на слабые, тихие и едва различимые мечтания. Нет, очевидно и слишком ясно - Тони не нужен Дурсль. Ему нужна надежда.
Просто чтобы не умереть. Не сойти с ума. Не остаться наедине со своим больным-болезненным хотением чего-то масштабного в белой ванной. Только лишь одна стойкая надежда на неизвестное и туманное, просто любая вера в абсолютно непонятный, таинственный шанс. Шанса нет, есть его мираж. И тогда, он, конечно же, сможет с этим жить, сможет творить - для себя тоже, ведь он не так и мало делает для себя, ему для собственного блага нужна только уверенность в том, что у прочих все хорошо, и еще... Да, она. Любое положительное действие в сторону другого человека окупается. Так себя убеждает кое-кто. Не тайна, кто. Убеждает, чтобы легче жилось. Очень тупорыло-уверенная эта ваша слепая любовь. Без объяснений. Без разъяснений. С глупыми стандартами. Когда не можешь ответить на вопрос "почему ты делаешь это?".
Потому что не стоит, но очень хочется. Потому что что еще делать с самим собой? Верно. Поэтому Тони не может ответить. Поэтому Тони молчит и качает головой, он не хочет игнорировать Брэйди, пропускать слова мимо ушей - он слушает. Но молчит. Звон ключей режет барабанные перепонки до алых черточек. Фаулзу кажется, что в голове, от стенки к стенке, там плещется кровь. Застоялая, уже почерневшая кровь, которой нет выхода. Она холодит освежающе. И посылает свои капельки по позвонкам. Страшно как.
Дом Кельвина неоправданно сильно дышит магическим шармом, кой Тони немного... Это немного не его. Он любит мультфильмы по телевизору, удобные кофеварки и свет включать на кнопку, а не заклинанием, его дество полнится пощелкиванием клавиатуры маминого ноутбука и оповещениями с телефонов. Телефон Тони здесь не работает. Здесь не работает многое - не только вещи. В сердце у Фаулза есть раздор, но он затихает и покрывается коркой в подобных стенах, стягивается холодными ниточками. Кружка со спокойным холодным чаем. Гавань без пристани. Остановка для кого-то, кто перепутал пару поворотов.
Брэйди напутал их все. Каждый в этой жизни. Но Тони не будет лезть. Тони не следует спрашивать. Он виновато улыбается. В его доме мягкий диван и слишком темные углы потолков. Он усаживает Брэйди и чувствует себя виноватым. Ему не хочется, чтобы Брэйди спал на улице - почему-то думается, что тот бы пошел дальше лакать с луж и бродяжничать. Это чувствуется ужасно. Но и помочь ему особо нечем.
- Я поищу чего-нибудь... Наверное что-то есть.
Он вздыхает, разочарованный в себе. Тони ничего не знает о лекарствах мира магии, ничего не знает о лечащих заклинаниях и похмелье. Он зожник, он - идиот. У него есть морская свинка.
Она гуляет по квартире в кофте, синей темной кофте с эмблемой какого-то института, или магазина - не знает точного происхождения этой эмблемы даже мир. Она смотрит глазками-маслинами и кружит около дивана. Фаулз берет ее на руки и вручает Коллину.
- Опасно гулять одному ночью.
Он знает. И Брэйди знает. Но они оба гуляют, потому что потерялись и не пришли туда, где их ждали.

Отредактировано Antonio Faulz (2017-08-31 00:46:07)

Тони слушает, потому что он слушатель, принимающий, ласковый в этой своей готовности впитывать и впитывать, брать на себя, как маленький лунный шарик, притягивать пыль, туман, что стелется вокруг неровным шлейфом, сходится в одну полосу и оседает внутри, заполняя пространство мелкими своими чертами. Осадок всегда есть, осадок остается всегда и от всего, он копится в темноте и сначала не тянет вниз, потому что это тоньше, чем пищевая пленка или тот верхний слой воды, демонстрирующий натяжение. Просто слой на слой накладывается, остается, у Антонио Фаулза нет отбеливателя, чтобы счистить копоть со стенок желудка, крепких мышц около сердца, просто сейчас, если, наверное, рукой провести в черном, можно нащупать что-то. Осадки разговоров и идей, чужих мыслей и чувств - все непонятной теплоты, но со временем  всякие вещи, сказанные кем-то, становятся ледяными, трескучими, как мороз, они отходят и остывают, в них когда-нибудь не будет нужды. Эта ледовая корка, изначально похожая на легкую невесомую - не пыль, цветочную пыльцу - стягивает слизистые и останавливает кровь, она делает неудобным движение. Жизнь.
Тони убеждает себя - "это совсем немного". Потому что ему неприятно думать о том, что, когда человек раскрывается и отдает что-то свое, где-то глубоко внутри Фаулз не хочет, не желает этого, потому что фантомная тяжесть уже чувствуется, начинает скапливаться, как черная нефтяная жижа на поверхности моря, где чайки умирают не сразу, где они сначала вытягивают крылья, пытаясь изменить ход событий. Без чужой помощи у них не получается. Не выходит.
Без чужой любви и готовности принять, разделить боль, люди слишком легко гаснут и трескаются, ломаются, как хрупкие чашки. Поэтому Тони убеждает себя, что ему несложно, своей боли у него (кажется) мало, своих писем у него (не кажется?) непомерно много.
Осадок копится и тянет вниз. Антонио Фаулз слушает Брэйди, вбирая в себя, не обязательно анализируя слова, но принимая их, и ощущает, что становится тяжелее. Может быть, пора прекращать с альтруизмом.
Может быть, чуть позже. Еще чуть. И еще немного.
Он садится рядом с Брэйди тихонько, плавно, не мешая ему говорить, не отвлекая, тоже смотрит на морскую свинку, разделитель, которому ничего не будет от одной истории. Слова она все равно не понимает. Тони не хочет быть ей, и он даже не врет себе сейчас, потому что, когда ты человек, обнимать и слушать других проще, и в таком виде, он, наверное, чуть менее бесполезный. Тони не хочет легкости, разве что только немного любви.
Полезным он не ощущает себя уже давно, но все равно пытается. У него хотя бы осталась логика. Логика говорит, что он еще может что-то менять, просто не в своей жизни.
Он банально не знает, что может сделать для Брэйди, и от этого больно даже, и он уже готов просто перенять на себя все его переживания, черт с ним, с холодом и тяжестью. Просто... Разве Фаулз не заслуживает чего-то хорошего? Если да, то Гилрой заслуживает раз в пять больше. Это несправедливо. То, что с ним творится.
Это же Брэйди. Он мог делать мудацкие вещи и быть мудаком, он мог быть даже пропитой сукой где-то в своей жизни, наверное, вором и пидором, но он все еще был хорошим человеком. Все остальное лишь немного опошляло его, но в этом не было ничего страшного, потому что каждый в мире опошлен по-своему. Фаулз тоже. Брэйди был хорошим, потому что не могло быть иначе. Он не должен был сейчас сидеть здесь, такой убитый, и потихоньку подпиливать ножки на табурете Тони своей историей.
А, ничего. Еще один спил в копилку. В этом не было ничего такого ужасного.
- Перестань, - мягко говорит Тони, приобнимая Гилроя как-то по детски. Перестань так себя изводить, винить себя в чем-то, перегорать, вообще перестань уже быть несчастным, потому что тебе нельзя, и ты можешь найти много хорошего, пожалуйста?
Он читал сказку, на самом деле. Она казалась ему доброй и справедливой. За любовь ты награды не получаешь, если твоя любовь никому не нужна - вот в чем была справедливость. В том, что нельзя ожидать награды, если ты просто делаешь что-то не для себя. Не в этом смысл самопожертвования, и уж точно не в этом смысл любви.
Тони любит Брэйди. Он не скажет "как друга", потому что эта фраза всегда казалась ему грубой и обижающей. Он просто любит его, потому что Брэйди заслуживает быть любимым.
Тони думает, что Андерсену, наверное, не стоило писать такой сказки. Но он не мог не написать. Потому что бумага была слушателем терпеливым и честным. Может быть, больше и некому было слушать. Может быть, захотел рассказать всем и сразу, кто готов был прочесть.
Фаулз никогда не общался с Андерсеном, что он может сказать о нем и его поступках? Ничего правильного, наверное.
- Станет легче. Ты только...
Не сожри себя к этому моменту. Не изничтожь окончательно. Ты только вытерпи, да? Можешь поделиться со мной. Больно - это не смертельно, детка.
Тони не знает, что сказать, поэтому просто целует Гилроя в лоб. Легко, успокивающе, и прижимает к себе, потому что Брэйди не мудак, не мужик и не вор. Он ребенок. Сейчас точно. Ему нужна защита и понимание, а не наставительные речи. Поэтому Фаулз обнимает его.
Это немного - самую малость - больно.