Пространство вокруг видится экраном, покрытым мутным запыленными разводами грязи.
Алекс не видит мира. Он будто смотрит на реальность через запотевшее стекло, за которым постоянно идет дождь. Я говорю правду лишь когда дождит.
В его реальности сейчас постоянно дождь, но он молчит, спрятал правду настолько глубоко, что сам надеется забыть, отворачивается от солнца и скрывается в тучах, в грязной синеве и танцующих каплях.
Норман ничего не знает. Конечно, Норман ничего не знает, иначе Саша бы давно снова был в Париже, как каждый раз, стоит ему столкнуться с чем-то настолько испепеляюще-пугающим.
Голос Ники звучит с каждым его шагом к Норману.

Мать моя, да он в тебя влюблен.
Да, я в него тоже.
Он замирает с плюшевым драконом в руках, и весь мир будто сужается в один момент до точки невозврата, до маленькой дыры на его джинсах, до луча солнца, падающего на волосы Нормана, до расширенных в удивлении глаз Ники, до потерянного Алексом дыхания, до маленькой руки Джеймса на пальцах Нормана.
Что ты сказал? Саша?
Мерлинова борода, я...
Норман раздраженно выдыхает, поднимая на него взгляд, и почему только сейчас он заметил, насколько нужны ему эти глаза приподнимает брови.
Я просил не говорить при мне на русском, я вас не понимаю, и это бесит.
Алекс заглушает кричащих внутри сирен, что бросают в него камни и трясут залепленной мокрыми волосами грудью, и слабо улыбается.
Прости, мы перестанем.
Он смотрит на Нику и пытается спросить ее, пытается понять, но сестра молчит, кажется, так же напуганная внезапным откровением Александра. Он снова смотрит на Нормана. Норман смотрит вниз, но его ресницы дают Саше ответ, который ему нужен.

День тридцать девятый осознанной влюбленности в Нормана Ламбрехта Алекс встретил на балконе. Он не помнил, как оказался тут прошлой ночью, но батарея бутылок и несколько десятков окурков помогают понять. Саша трет руками лицо и надеется стереть свое существование. Не помогает.
Внутри квартиры у него полный пиздец, но он не обращает внимания на хаос и разбросанные вещи, а лишь проверяет, не нужно ли кого-то отправить домой. Когда заснувших гостей не находится, он позволяет себе занять любимое место на полу в гостиной и закуривает что-то из пачки, найденной неподалеку.

Он не хочет даже вдыхать дым. Ему больно. Каждый день - словно изжеванная пленка с записью вчерашнего, но он продолжает смотреть, отыскивать редкие кадры с тем, кто ему нужен и стирать пальцы в кровь, пытаясь вытащить его из экрана и забрать к себе. Он не идет. Он остается по ту сторону. Он улыбается Саше и берет за руку кого-то другого, любит кого-то другого, целует кого-то другого.
Алекс ощущает себя идиотом, потому что он спал с Норманом с шестнадцати лет, он видел его в любом состоянии, но только сейчас понял, насколько же, блядь, он важен.
Саша смотрит на старые песни и видит Нормана, он смотрит на свои привычки и видит Нормана, он оглядывается назад на свои решения и видит Нормана. Он вспоминает тот день, когда сбежал, потому что почувствовал, что может влюбиться в Ламбрехта, и это было слишком большим дополнением к уже нависающей над ним кучей проблем.

pitch black, pale blue, it was a stained glass variation of the truth

Крам не может спать, а когда все же получается забыться, то он видитслышитчувствует только Нормана, и это его убивает. Все это заставляет его вспоминать, почему он отрекся от чувств так давно и он хочет ненавидеть себя или Нормана или свое сердце, но вместо этого он заливает все алкоголем и пытается задымить отходами от сигарет и травы, он не уничтожает свое тело только потому что он потеряет работу, но это звучит так глупо, потому что он готов отдать все в своей жизни, чтобы не чувствовать внутри этого дерьма.

Александр Крам влюблен в Нормана Ламбрехта.
Вода мокрая.
Магия существует.
Больше очевидных фактов?

Он не понимает, как не видел этого раньше, и как Норман ничего не заметил за все эти годы, но с другой стороны он благодарен, потому что он не хочет видеть полные ненависти глаза Нормана. Алекс не заслуживает его любить, он никогда не заслуживал даже касаться его, но он обманывал судьбу и Вселенную, забирал ему неположенное, и теперь платит за это тем, что не может себя представить без Нормана рядом.
Он не помнит уже, сколько раз открывал рот, чтобы признаться, но молчал, смотрел на легкую улыбку Нормана и резкий изгиб его плеча, видел там свою молчаливую погибель и отходил подальше. Он перестал провоцировать Нормана на уединение в его квартире, потому что он не может, блядь, даже такой мудак, как он, не может спать с Норманом, когда тот не знает, что им пользуются, что представляют, будто он тоже любит. Саша не спал с ним уже больше месяца, потому что раньше это было просто сексом, но теперь это просто-секс-между-влюбленным-и-лучшим-другом. Он смотрит, как Норман встречается с каким-то новым будущим псевдо-актером и скрипит зубами, но молчит, потому что Норман может делать все, что хочет, и плевать, что Алекс хочет вырвать руки каждому, кто его касается, хочет сломать каждую похотливую улыбку, выколоть каждый взгляд, которым провожают тело Нормана. Они не видят его душу, они не понимают его, и Саша ненавидит, презирает.

Пообещай мне, что ты влюбишься только в того, кто тебя понимает.
Они сидят в парке, Саша сгорает, наблюдая за тем, как Норман пишет что-то в своем вечном блокноте, и внезапно понимает, что должен попросить у Нормана кое-что.
Ты слишком запутанный, великолепный, завораживающий. Ты должен быть только с тем, кто понимает тебя и не принимает за данное.
Он блять хочет кричать от иронии, потому что это он, он принимал Нормана за должное, пока не осознал, что любит до дрожи в онемевших в кулаках пальцев, до сбивающегося дыхания, до подступающего отчаяния, и это он его понимает, до последней цитаты и метафоры понимает,
и он хочет быть с ним, но молчит, потому что настолько сильное чувство невозможно передать словами, и он просто смотрит на Нормана и молча умоляет понять. Ничего не происходит. Саша сгорает.

Вечеринка очередной модели должна быть неплохая, Саше хочется выбраться из удушающей атмосферы собственного позора, и Норман обещал прийти, поэтому Крам приводит себя в порядок и ловит такси, зная, что он напьется и не сможет доехать обратно. Аппарировать он не хочет, потому что слишком растерян, чтобы собрать собственные мысли и себя, не говоря уже о концентрации для перемещения.
Норман уже тут, Саша видит его у входа и пытается вспомнить, как дышать. А через несколько секунд пытается стереть из памяти все заклятья пыток, потому что рядом с Норманом стоит все тот же актеришка, и Саша скрипит зубами, вываливаясь из такси и сразу призывая к себе со стола на веранде бутылку огневиски. Зажигает сигарету, делает глоток и убеждает себя, что готов.
Норман все еще, блядь, прекрасен.

Отредактировано Aleksandr Krum (2017-08-10 16:13:30)

— Скажи честно, это "тот русский" опять в Лондоне в погоне за твоей одичавшей славой?
Саша не сразу понимает, о чем речь, потому что он занят тем, что отчаянно пыатается не смотреть на то, как солнце ласкает бледную кожу Нормана, будто пытается пробраться в его кости, согреть, отдать все свое тысячеградусное огнево, вот только оно не знает, что Нормана не нужно греть, он сам - словно горящая на миллиарды миль звезда, освещающая своим светом каждый уголок Вселенной, даже тот запыленный, заросший паутиной и сожалениями угол сознания Алекса, где хранится его потертая от давнего неиспользования душа.
Он уже давно не думал об Андрее, если быть откровенно честным. Алекс имел привычку заталкивать неприятные воспоминания настолько отчаянно и далеко, что они возвращались все реже. После Парижа он вспоминал об Андрее всего пару раз в месяц, после того дня, когда осознал, что намертво привязан каждой нитью выпотрошенной души к Ламбрехту, и вовсе не думал. Довольно странно, ведь можно было бы свалить все на Андрея - он сломал его, истоптал сердце, сделал той бездушной мразью, что шла по жизни, отмахиваясь от людей и их привязанностей, ведь верила, что это глупо и ненужно, а теперь желала всем своим существованием, чтобы единственный, всего-навсего один человек, не отмахивался от него. Но он не винит Кровски, нет, потому что он был глупым мальчиком еще тогда, а Саша повелся и позволил себе развалиться. Нет, он не думает об Андрее.
- Нет, солнце.
Слово срывается с языка настолько неосознанно, что Саша и не замечает поначалу, а когда понимает, что только что назвал Нормана солнцем, сказал ему правду впервые за месяц, то Ламбрехт уже не смотрит на него. Наверное, не обратил внимания. Алекс смотрит на центр своей вселенной и пытается понять, облегчен он или нет.

То ли ирония чертова сука, то ли карма пытается что-то Алексу сказать, но он видит Андрея на следующий день. Он не пил со вчерашнего дня, потому что хочет сделать новую татуировку, но он видит Кровски в парке абсолютно случайно и едет в бар, чтобы надраться и снять какого-то мальчика. У него получается, и следующие сутки он в забытье.
Спустя два дня он набивает себе N на левом запястье, в зеркальном отражении русских ВВ в честь отца и сестры на правом, и надеется, что Норман ничего не поймет. Или же поймет сразу все. Он видит его тем же вечером, и Ламбрехт не произносит о новом тату ни слова.
На следующий день Алекс находит Андрея и они пьют и трахаются до самого утра. Крам уходит, пока тот спит, отказываясь проводить параллель с днем, когда он точно так же оставил Нормана. Ирония действительно сука, но только в этот раз она показывает ему очевидную правду - он готов уйти от Андрея хоть еще четыреста раз, но он никогда не будет готов уйти от Нормана.
Он болен, и у него нет желания искать лекарство.

Алекс взял за привычку стараться не судить новые пассии Нормана, потому что тот тоже человек, которому нужно как-то развлекаться, и никто не виноват, что он не влюблен в своего лучшего друга, который подходит ему лучше какого-то падкого до славы идиота. Алекс знает, что Норман не должен о чем-то у него спрашивать или узнавать, Норман волен делать что угодно, и Саше уделена лишь роль отстраненного наблюдателя, пылкого фаната, готового принять от своего идола абсолютно все, кроме отторжения или ухода со сцены. Он согласен вечно смотреть, как Норман меняет партнеров, лишь бы они всегда уходили, а сам Ламбрехт приходил к Краму за руной и очередной шуткой о том, почему же вот этот был хреновым, а следующий точно окажется нормальным.
Ричард не кажется Саше нормальным, и он уже причисляет его к бывшим Нормана, он просто этого еще не знает. Крам прекрасно знает Нормана и того, кто был бы иделаен для него (и нет, Крам, не мечтай), и Ричард настолько же далек от того, чтобы быть тем человеком, насколько Алекс далек от трезвости.

— Ну что, Крам, не успел протрезветь, как снова в бой?
Сашу вдруг злится на Нормана за эту напускную иронию, за легкий оскал его порочных губ, которые Крам знает идеально, вкус которых преследует его кошмары, за около-волнительный взгляд, тщательно спрятанный за радужкой цвета души Афродиты, за обычное рукопожатие, за непозволение вдохнуть его запах при объятии, за вторую руку, небрежно цепляющуюся за пальцы Ричарда, за то, что он существует.
- А тебе есть разница? - бормочет он, и тут же жалеет, тут же хочет сжечь свой язык и свои глаза, надеется всем, что в нем есть, на то, что Норман не услышал, и отворачивается, лишь бы не видеть его лицо.
В доме уже собираются юные гарпии, начинающие мавки шоу-бизнеса, так и норовящие проебать свою жизнь под треск колдоаппаратов, улыбающиеся со страниц журналов невинными оскалами школьников, и закидываясь отменнейшей пыльцой за кулисами, спящие со всем, что может продвинуть их хотя бы на сантиметр выше, с любым, чье имя уже известно, а лицо уже давно дарит оргазмы контингенту модных журналов. Крам ловит на себе несколько заинтересованных взглядов, и он уже видит сценарий сегодняшнего вечера, где он напивается до забытья, а они виснут на нем, стараются протолкнуть свои языки в его рот, а свои мысли в его голову. Он никогда не слушает, он лишь дежурно улыбается и принимает их прикосновения в надежде, что липкие от пыльцы и пота пальцы смогут стереть с его кожи Нормана. Ни у кого пока не получалось, но он продолжает надеяться, продолжает подставляться, продолжает спать с ними в просторных квартирах на шелковых простынях, пачкая алкоголем и кровью из носа дорогие паркеты, уходя пораньше и блуждая по городу по несколько часов, в попытках убить свои эмоции.

Он готов бы и игнорировать Ричарда весь вечер, но от мальца так и прет лживой амбициозностью, сахарными потеками исходится его лицо, выдающее погоню за славой и галлеонами.
— Здравствуйте, много наслышен о вас, мистер Крам. Но мне бы очень хотелось задать вопрос: чей собственно это дом?
Алекс не успевает даже заткнуть ребенка и попросить называть его Александром, потому что обращение по фамилии от настолько отталкивающего экземпляра напоминает ему о том, что он принадлежит к семье, к которой все любят подлизываться, но мысль об этом сразу же исчезает, потому что малец не стесняется сразу перейти к делу. Алекс фыркает и бормочет по-русски по крайней мере, ты неплохо выглядишь, и смотрит на Нормана, взглядом спрашивая серьезно, вот это?, но вежливо улыбается и ищет взглядом Марион, хозяйку сегодняшнего сборища. Она стоит внутри, в центре зала, уже окруженная фанатами, под тусклым светом зачарованных светильников кажущаяся прозрачной, и может, в ней есть что-то от вейлы, или это наркотики, но она будто светится. Саша кивает в ее сторону и делает глоток огневиски.
- Марион - хозяйка вечеринки, но дом принадлежит ее... - он усмехается и слегка наклоняет голову, делает паузу не для интриги, но для иронии. - Партнеру. Парню. Папочке. Называй, как хочешь. Он ее ебет, она позволяет, она тратит его деньги, он позволяет. Все просто. Она неплохая, в общем-то, девушка, и явно знает, как пробиться в жизни.
Он не осуждает, никогда бы не смог, потому что он в этом флуоресцентном мире продажных улыбок и корыстных отношений уже несколько лет, и он прекрасно знает, как все работает, и что нужно сделать, чтобы кем-то быть. Ему повезло иметь влиятельную бабушку и красивое лицо, ту неуловимую харизму, в поисках которой погибают столько юных дарований, и он пробился на вершину достаточно быстро и относительно легко, но чаще всего можно было встретить людей вроде Марион - использующих все, чтобы что-то значить.
- В этой индустрии часто можно встретить людей, умеющих прогибаться. Выживание здесь оправдывает что угодно. Это словно вечная растянутая постановка "Лолиты", - он затягивается и выпускает дым, на несколько секунд используя его как стену между Норманом и Ричардом, чтобы посмотреть Ламбрехту в глаза, впервые за последние несколько дней смотрит прямо, потому что знает, о чем он сейчас думает. Он знает, что именно вспоминает Норман, и Саша улыбается искренне, впервые с конца марта не боясь показать слишком много, он улыбается и подмигивает, проводит пальцем по губам, желая больше всего, чтобы под этими губами сейчас был Норман, ощущая внезапно порыв опуститься на колени перед ним, как в их первый раз вместе, и забрать у Ламбрехта дыхание и силы, но дым рассеивается, Ричард снова их видит, и Саша надевает свою уже привычную маску пьяного безразличия.

Он опускается на стоящий рядом стул, зажимает в зубах сигарету и расстегивает несколько пуговиц на рубашке и пытаясь оправдать это тем, что тут слишком жарко, но он прекрасно понимает, что это все мысли о Нормане, его внезапно проснувшаяся тяга к телу Ламбрехта, благо к душе его тянет уже давно, и он хочет показать ему, что Норман может иметь лучшее в этом доме, откинуть шлак актерского факультета в сторону и поддаться ему, крамовскому, пьяному очарованию. Он помнит о собственном нежелании спать с Норманом, но ему сейчас плевать, он лишь хочет показать, что после Александра Крама не опускаются до Ричарда-с-актерского, после такого идут лишь вверх, и плевать, что он физически не сможет отпустить Нормана, он хочетдолженнужен быть с ним, и это константа его испорченного русскими мальчишками и дорогим алкоголем жалкого существования.
Он смотрит на Нормана и напоминает ему, кто его знает, кто обращается с ним правильно, кто заботится о нем так, как он того хочет, кто навсегда, неизлечимо, извращенно, аддиктивно его.

Отредактировано Aleksandr Krum (2017-08-17 22:30:40)

Cape Cub - Swim

Алекс смотрит внутрь дома и видит в углу уже пьяную даже для такой ранней поры парочку (хотя не ему судить, действительно), и они выглядят, будто никого вокруг нет, будто они не слышат гремящую музыку и не чувствуют запахов алкоголя и сигарет, как будто в этом моменте и месте существуют только они. Саша завидует. Он отдал бы все свои грехи и пороки, отказался бы от напивания по вечерам до забытья и от окровавленной от постоянной пыльцы слизистой, отбросил бы все в сторону в один момент, если бы сейчас, в том углу, на месте влюбленных и не замечающих ничего вокруг оказались они с Норманом. Он хочет быть настолько же беззаботным, не бояться взять за руку, не боясь отвержения, хочет повернуться, посмотреть Норману в глаза и увидеть там все ответы.
Когда он это делает, то вместо нежности он видит презрение, и Саша морщится и сглатывает.
Если бы ты только знал.

Он вспоминает.
Уже глубокая ночь, и Саша наконец уходит с балкона в комнату, чтобы выбросить очередную пустую бутылку в корзину и завалиться спать, понадеявшись, что сон придет быстро и будет милосердным, но все мысли исчезают, стоит ему увидеть на диване свернувшегося в комок под тонким пледом Нормана. Крам настолько резко вдыхает, что начинает кашлять, и старается заглушить звук рукавом растянутого свитера, чтобы не разбудить Нормана.
Он думал, что Ламбрехт ушел еще час назад вместе со всеми, и не понимает, почему тот не пошел домой и почему не вышел к нему, а остался ждать здесь. Норман спит беспокойно, тянет плед до подбородка, и Саша не может не улыбнуться из-за сдавливающей гортань нежности. Крам поплотнее закрывает окно и подходит ближе к Ламбрехту, чтобы разбудить, но потом видит, как его губы раскрываются и он легко выдыхает, и это простое действие заставляет его замереть, потому что он слышит слабый голос.
- Саша.
Колени ослабевают и он садится-падает возле дивана, осторожно касаясь видной из-под пледа руки Нормана. Его пальцы холодные, и Алекс, пусть и сам постоянно замерзающий, пытается передать через одно прикосновение все тепло, которое осталось в его клетках. Проводит пальцами по лицу Нормана, убирая упавшие на веки волосы, и улыбается. Слишком легко представить, что ему это позволено,
слишком легко позволить себе поверить, что так может быть всегда. Норман настолько очаровательный и настолько Норман, что Алекс не может удержаться, он наклоняется и касается губами щеки Ламбрехта, самое невинное и самое искреннее, что он когда-либо совершал. Он задыхается, и поэтому отпускает пальцы Нормана, и отходит подальше. Приносит еще одно одеяло, накрывает им его личного демона и уходит в свою комнату, поплотнее запирая дверь, чтобы Норман не услышал его ночных криков, когда кошмары несомненно снова придут на чаепитие.

Если бы он только знал.

Он не хочет смотреть, на кого так уставился Норман, но он никогда не умел сопротивляться соблазнам, поэтому в следующий момент Саша уже прожигает взглядом нерадивого официанта и запоминает его лицо, чтобы позже либо уронить его в шоколадный фонтан, либо переспать с ним в одной из гостевых спален. Он еще точно не решил, кому хочет насолить, поэтому подождет, пока в крови будет чуть больше алкоголя, чтобы понять окончательно.
Присутствие Ричарда напоминает жаркий летний вечер, когда какой-то настойчиво назойливый комар никак не отстанет, и Саша бы и рад его прихлопнуть одним движением, но если и идти в Азкабан, то точно не из-за какого-то раздражающего идиота.
И он бы мог игнорировать его щебетание, если бы его руки не располагались так по-хозяйски на теле Нормана, если бы его пальцы не касались мест, которых касаться имел право только он. Саша надеется за пять минут накачать скилл невербальной магии, потому что он хочет поджечь руку Ричарда, но вместо этого он просто нервно выдыхает и делает очередной глоток. Норман может встречаться с кем угодно и подставлять свое тело кому угодно, Краму, блядь, плевать. Он скрипит зубами, саркастично замечая про себя, что даже он сам себе не верит, но таково положение дел, и если у него нет смелости признаться Норману, что он готов, блядь, колени в кровь стереть и зубы в пыль искрошить ради одного его взгляда, полного не раздражения и презрения, а ебаной, мать ее, любви, то терпи, Саня, терпи. Крам чувствует растущую злость и пытается последовать совету сестры, которая просто мастер по представлению водопадов, но перед глазами только красная пелена с аляпистыми зелеными пятнами. То ли ревность, то ли злость, то ли огневиски бракованный.

— Я никогда не понимал, как можно спать с человеком, который тебе в отцы годится, но это еще хотя бы не так мерзко как вся эта мишура из Лолиты. Фу. Как же называется это... Милый, помнишь, говорил недавно? Ну, синоним к фетишу, как там?

Фраза Ричарда вырывает Крама из его мысленного круга ада, и он резко поворачивает голову в сторону сладкой парочки, ощущая, как хрустят позвонки от такого резко физкультурного движения. Такое случается, когда неделями только и делаешь, что бухаешь и пишешь песни на полу балкона и периодически ходишь на съемки, застывая в одной позе на несколько часов.
Он пытается обработать слова парниши, придать им хоть какое-то логическое значение, но все, что горит у него в голове неоновыми красными кострами: "Он не знает". Крам снова смотрит на Нормана и видит в его взгляде подтверждение его мыслям, и, ох черт, как же ему становится смешно.

— Кинк. Дэдди-кинк, - бормочет сквозь зубы Норман, и Крам не выдерживает.

Он начинает смеяться, откровенно ржать, да так, что воздуха не хватает и он начинает кашлять, прикрывая рот рукой. Ему плевать, что Норман его сейчас ненавидит так, что Саша чувствует его взгляд на себе, ему плевать, что он поступает в очередной раз, как конченый мудак, потому что, мерлинова борода, это ли не наилучшая вселенская ирония! Ему хочется подняться и рассмеяться Ричарду прямо в лицо, рассказать ему о всех ночах, когда Норман изнывался под ним, просил дать ему больше, лучше, обещал быть хорошим мальчиком, и спросить о том, чем же они занимаются наедине, но эта мысль врывается в сознание таким гудящим поездом, что его снова охватывает злость, потому что нет уж, блядь, вот этого он точно знать не хочет. Ему хватает картины руки Ричарда на талии Нормана, что и так заставляет подавлять желание вырвать мудаку кадык.
Крам выдыхает, прогоняя последние остатки смеха, и качает головой.

- Тяжело же тебе будет в шоу-бизе, малыш. Небось и в Гиппогрифе ни разу не был? - он наклоняет голову, растягивая слова, его любимый прием, чтобы показать собеседнику, насколько же Саша его ни во что не ставит.

Крам сглатывает, делает еще один глоток и демонстративно не смотрит на Нормана.

- Если бы ты хоть раз это пережил, ты бы знал, что вся суть... Она в том, чтобы показать, что ты заботишься, что ты рядом, что ты сделаешь что угодно, лишь бы партнеру было хорошо, что ты - единственный, кто может дать именно то, что другой хочет.

Он не может смотреть на Нормана, потому что собственные слова блядски полосуют по душе, оставляя глубокие надрезы. Он готов был дать Норману все, но тот не желал, не мог желать его, и это ли не очередная ирония крамовской жизни. Ему вдруг интересно, помнит ли Ламбрехт ту записку, что Саша писал на полу перед самым ебанутым решением в своей жизни. Может, не помнил, но он точно выполнил просьбу - он двинулся дальше. И Крам заставил себя забыть, уехал, оставил позади, и стоило ему оставаться за океаном, но эгоизм его настолько сильно преобладал над затертой памятью, что вернул обратно на остров, заставил найти Нормана и снова припаять себя к его жизни. Крам чувствует во рту горький привкус собственного яда, которым он столько лет отравляет жизнь его лучшего друга.

- Я пойду внутрь, - тихо произносит он, вставая и смотря только на Нормана, потому что он боится, что один взгляд на Ричарда оставит того с как минимум сломанным носом. - Ты еще волонтером в Г.А.В.Н.Э. запишись, там еще больше святош водится.

Не знает, зачем и почему, но говорит, потому что он чертов Александр Крам, и он создан, чтобы издеваться и разрушать. Папенька бы гордился, ну или наоборот.

***

Прошло уже два часа, Алекс выпил около трех бутылок, вдохнул несколько пакетов и даже спел очень пьяный, но очень, по его скромному мнению, горячий кавер на песню старой маггловской группы, и если он все выступление смотрел на Нормана, пропевая I don't wanna be needing your love, I just wanna be deep in your love and it's killing me when you're away, то он всегда мог свалить все на плохое освещение и пьяную публику, которая никогда ничего не докажет.
Сейчас он опирается на прохладную стену в подворотне за домом, ибо, пусть он и пьян, на кайфе и почему-то без рубашки, в его голове все еще звенит голос Нормана, приглушенно повторяющий "дэдди-кинк, дэдди-кинк, дэдди-кинк", и как же он хочет его оттуда выгнать, заглушить, перекричать, и поэтому он делает именно это - кричит, выталкивает весь оставшийся воздух из легких, наслаждаясь тем, что его никто не услышит, потому что музыка гремит, а гости не в себе, и он орет, пока не начинает задыхаться. Гравий в этой подворотне тоже прохладный, и Крам опускается вниз, обхватывая голову руками, тянет за волосы, будто так он вытянет Нормана из подкорки мозга, будто все воспоминания и чувства просто испарятся, стоит ему причинить достаточно боли.

Норман еще спит, когда Алекс выходит из комнаты, но это не удивительно, ведь сейчас около пяти утра, и он так и не сомкнул глаз. Ламбрехт еще сильнее похож на кокон, и аналогия, наверное, не к месту, потому что Норман - ни гусеница, ни бабочка, разве что очень очаровательная пчелка. Алекс подавляет смешок от этой мысли и качает головой. Ему нужно быть в студии через два часа, записать предпоследнюю песню, и ему бы и стоило отдохнуть, но он проворочался всю ночь, периодически сдавливая крики подушкой и записывая новые фразы, составляя новые песни, и каждые двадцать минут заставляя себя отойти от двери и даже не думать снова посмотреть на спящего Нормана.
Крам хватает бутылку, в кои-то веки не виски, а воды, и выходит на улицу. Он очень редко бегает по утрам, но именно сегодня ему нужно двигаться, убегать подальше от квартиры, увидеть, что существует жизнь за пределами его квадратных метров.
Город понемногу просыпается, и Саша пробегает мимо открывающихся пекарен, бакалей и цветочных магазинов. Возле одного из них он останавливается и делает что-то идиотское, прежде чем может себя остановить. Покупает несколько подсолнухов, потому что именно сегодня Норман напоминает ему эти солнечные цветы, бегло пишет слова на открытке, и просит отправить их на имя Нормана в общежитие ВАДИ. Он, наверное, слишком очевиден с посланием, но ему плевать. Норман никогда не поверит, что это от Алекса, даже напиши он огромными буквами свое имя, и поэтому Крам расплачивается прежде чем успевает передумать. Он бежит дальше, надеясь, что Норман уйдет до его возвращения домой, и не может не прокручивать в голове написанные слова. Быть может, Норман все же поймет. Быть может,
он найдет в себе силы ответить. Быть может, он окажется смелее Алекса.

Начиная с определенной точки, возврат уже невозможен. Этой точки надо достичь.

Ах, если бы он только знал.

Отредактировано Aleksandr Krum (2017-09-07 18:26:17)

Bear's Den - When You Break

Крама диссоциирует по всей подворотне, он видит, как внутренности его вен растекаются по мостовой, и это словно в детстве, когда они перепрыгивали по плитам, представляя, что в отверстиях между ними - лава, вот только сейчас он не избегает огня, а падает, намеренно ныряет прямо в него, желая почувствовать, как мясо отходит от костей и растворяется в магме, но его тело на месте, а вот тупая бьющая по вискам и легким боль - остается.
Он не хочет, абсолютно не желает сейчас видеть Нормана, потому что тот не может дать ему желаемое, никогда не сможет полюбить такое дерьмо, как Александр Крам, и он явно не делает лучше, издеваясь и отталкивая, обливая кислотой и похотливыми взглядами, сталкивая в пропасть и не протягивая веревки, оставляя несчастного Ламбрехта лететь вниз, комично раскидывая руки и пытаясь вытолкнуть из легких бесполезный последний вскрик. Саша наблюдает за ним сверху, и не делает ничего, и это ли не блядский признак его сумасшествия? Все дерьмо про "если любишь - отпусти" явно было написано ублюдком, верящим в судьбу и справедливость, с прекрасным состоянием психики и не зашитым-перекроенным сердцем. Крам любит, но отпускает только в адские круги собственной злости.

— Прекрати.

Ну конечно, он здесь. Это идеальные декорации для кульминации спектакля о бездарном жалком идиоте без души, который стремится к солнцу, возомнив себя ебаным Икаром, только вместо крыльев - его руки, а вместо воска - потрепанный и запыленный от долгого неиспользования сердечный орган. Он плавится, течет и обжигает пальцы, но Крам упорно прет дальше, надеется, что они оба сгорят и так и не увидят конца этой пьесы.
Алекс бы и рад прекратить. Ох, как бы он желал вернуться в прошлое и вырвать себя из квартиры на Паффапод драйв, не дать себе касаться Нормана так, что его это переебало на всю оставшуюся жизнь, заставило лететь на другой континент и искать спасенья, найти его в мутной бутылке и, как последнему придурку, выпить, использовать. Он хочет прекратить любить Нормана, но в то же время это кажется настолько глупым и страшным, что Алекс резко качает головой, отвечая то ли себе, то ли Ламбрехту.

Может быть, это вообще галлюцинации, и он наконец довел себя до такого состояния, где дальше - только в Тартарары, но он слышит смех Нормана, и может быть, это действительно Ад, потому что его Норман никогда не смеялся так по-злому в его, крамовское, лицо, никогда не вкладывал столько яда в один поток воздуха, никогда не жег его внутренности таким звуком. Его Норман всегда смеялся мягко, улыбался так ярко и так редко, и издевался над другими, насмехался над всеми, кроме Саши. Ах, какая ирония! Он только недавно насмехался над очередной пафосной цитатой, но сейчас сидит на холодном полу в луже собственного сожаления и придает божественного значения фразе "имея - ценим, а потеряв - плачем". Отдал бы все, чтобы Норман сказал, что шутит, что он все еще здесь, рядом, по его сторону баррикад, а не с другой стороны, заряжая пушки, чтобы повергнуть революцию крамовского сознания.

— Ты вообще понимаешь, что делаешь? ЧТО сука делаешь со мной?

Он знает прекрасно, слишком хорошо, что именно он делает с Норманом, вот только работает это по-странному. Сознание хочет притянуть к себе и просить прощения, а подсознание изводится визгом, проталкивает в слова фразы и намеки, наказывающие Норману бежать, спасаться, бросать и никогда не возвращаться, потому что он не хочет знать, что происходит в крамовской голове.

— Прекрати быть собакой на сене. Что ты этим хотел доказать, м?! Что я твой? Да?

Крам не знает, что он хотел доказать, но, может быть, Норман и прав, потому что Саша не может иначе, его извечная философия диктует обязательное наличие Нормана рядом, на расстоянии вытянутой руки, но все же ближе, чем остальной мир. С Норманом так чертовски удобно, и Саша хочет ненавидеть себя за это, но не может, потому что он научился обходиться без чего угодно, но вот Норман для него есть ебаная константа, все его умения выживать построены вокруг обязательного условия - с Норманом. Это так по-больному, и так очевидно, и как он не заметил раньше, что он смотрит не просто на лучшего друга, он смотрит на свое отражение, свою вторую давно проебанную душу, которая лет в пятнадцать спаслась бегством из изломанного Андреем тела и отправилась в Лондон в поисках более достойного носителя, и таки нашла его в долговязом златовласом мальчишке, а потом привела его к Краму, чтобы показать - вот, я в хороших руках, а теперь отъебись, не трогай его, он слишком хороший для тебя. Вот только Алекс в очередной раз не послушался и привязался к яркому увлекательному парнишке, таскался за ним по школе, пока тот не начал таскаться в ответ, и они так просто установили контакт, наладили связь, что Саша даже порой удивлялся, но теперь он понимает. Он всегда должен был любить Нормана, но, к сожалению, не наоборот. Какая-то блядски несмешная ирония, и он уже начинает уставать, он хочет сбежать, но Норман еще не закончил.

— Я имею право быть с кем захочу, Саша. У тебя есть твой хер, по которому ты сохнешь, у меня есть свой ебырь, окей? Ты не можешь приказывать мне.

ах если бы ты только знал малыш

Его мир внезапно возвращается в реальность и становится кристально-чистым, фокусируя центр декартовой системы в горящих глазах Нормана. Ноль-ноль-ноль-ноль. Норман так очарователен в своем заблуждении, что Алекс почти даже умиляется, но охватывающая ярость сильнее, и настолько она загорается в его позвоночнике, что поднимает безвольное тело на ноги. Вся лирическая хрень вылетает из головы, уступая место яркой неоновой злости, его чувству собственничества, его дикой ревности, и он наступает на Нормана, не в силах остановить себя, он толкает его на стену, не замечая их разницы в росте, потому что он чувствует себя нависающим, огромным, он прижимает Ламбрехта к стене, сжимает в онемевших пальцах лацканы его блядского вечного пиджака.

- Тогда какого хуя ты здесь? Какого хуя не внутри, не обжимаешь свою конфетку? Он же такой милый и тупой, идеально, чтобы почувствовать себя во власти, - он шипит в лицо Норману, и чувствует, как из него льются слова, и не останавливает их, потому что он в идеально пьяном состоянии, чтобы наконец потерять терпение, чтобы выпустить на волю насильно дремлющее чувство превосходства и власти. - Слушай меня внимательно, малыш, и только попробуй не услышать хотя бы слово или меня перебить.

Норман выше его, он постоянно забывает, и они стоят так близко, что Крам чувствует свою личную амортенцию - алкоголь, его одеколон и тот неуловимый мятный запах, который он чувствует каждый раз, как вдыхает запах нормановских волос. Крам прикрывает глаза, наслаждаясь.

- Ты - мой. Ты можешь ебать кого угодно, ты можешь подставляться под каждого и, может, - и эта мысль режет сильнее всего, - ты даже полюбишь одного из них, отдашь ему свое сердце и доверишь все секреты, но ты всегда будешь вспоминать меня. Они могут ебать тебя невероятно умело и долго, но ты всегда будешь думать обо мне, вспоминать мои руки, мой голос, мои приказы. Ты же мазохист не хуже меня, Реджи, ты бы давно уже кинул меня в водосточной канаве и отправился проживать свою жизнь счастливо и без приходов, но нет, ты остался, потому что тебе это нравится, ты простил меня, ты впустил меня обратно, ты снова дал себя выебать, ты дал себя узнать, ты позволил мне в тебя..

Он обрывает себя, потому что нет, он не может, не сейчас, возможно, что никогда, Норман никогда не узнает.
Следует прекращать сеанс драматичного БДСМа для дошкольников, но Крама не остановить, его несет и паяет, и он не замечает, как одна рука тянется вниз, расстегивает джинсы Нормана, и ах, как он не удивлен обнаружить, что Норман возбужден, потому что если и есть одна вещь, в которой Крам уверен, то этот простой факт того, что Норман - его мальчик. Он опускает руку и сжимает член Нормана, обхватывает его и делает то, что так хорошо умеет - сводит Нормана с ума.

- Ты подчиняешься мне, и обманывай себя, сколько угодно, но ты ведь бросишься по первому зову, солнышко. Почему?

Это не риторический вопрос, Краму и самому хочется знать, и он сходит с ума от этого внезапно-привычного, невероятного желания узнать, почему же Норман все еще рядом. Он хочет позволить себе мечтать, отбросить в сторону все неуверенности и воспоминания, поставить их перед простым вопросом и услышать ответ, он хочет, чтобы все было просто, чтобы их история напоминала сопливый ромком, но вместо этого у них есть мазохист, диссоциирующий идиот и огромная черная дыра на сердце.
Он продолжает двигать рукой, рычит, когда Норман пытается прикрыть глаза, потому что нет, ты будешь смотреть на меня, ты будешь видеть, кто тебя разрушает и кому ты принадлежишь. Он продолжает свой монолог разъебанного мазохиста, потому что он держал слишком много в себе слишком долго, и ему так это все надоело, он настолько устал, что не может теперь заткнуться.

- Почему ты все еще рядом, Норман? Тебе же, блядь, нравится, когда тебя не просто имеют, а когда тобой владеют, и так уж сложилось, что лучше всех это делаю я. И ты ведь не шлюха, нет, ты просто мой особенный мальчик, малыш, - он акцентирует это, поворачивая запястье, маневрируя так, чтобы Норману было хорошо, но чтобы он не отключался и не поддавался оргазму, потому что пока еще рано, Крам еще не закончил, а его состояние неудавшейся Марго Ченнинг желает скоординировать свой личный словесный катарсис и нормановский финиш.

- Или ты хочешь сказать, что за этим стоит что-то большее, м? - ему становится одновременно смешно и так, сука, больно, что он молчит какое-то время, двигает рукой и прикусывает кожу на шее Нормана, собирается с мыслями. - Представь себе нас влюбленных, Норман. - Он знает, что это наихудший из потенциальных направлений его мыслей, но он настолько пьян, а Норман настолько красив в предоргазменном состоянии, что Крам затыкает собственное кричащее сознание и рисует перед глазами невероятную утопическую картину из его фантазий. - Я знаю, что это невозможно, ведь... Черт, да посмотри на меня и посмотри на себя. Кто сможет полюбить такое испорченное дерьмо, как я? Я владею твоим телом, Норман, ты всегда будешь моим, я могу приказывать тебе, но мне никогда не завладеть твоим сердцем, не так ли? Ты мой мальчик, но ты не...

Крам обрывает самого себя, потому что горло сдавливает, он физически не может продолжать говорить, потому что весь алкоголь, вся кровь и соки, кажется, выходят из тела настолько банальным человеческим путем - он чувствует слезы. Может, он плакал все время, а может, начал только сейчас, но теперь, когда он осознал это, он не может их остановить, и лишь сжимает челюсть, тяжело дышит и прижимает Нормана еще сильнее, двигается еще быстрее, ускоряя, а потом замедляя темп, когда чувствует и видит, что Норман выдыхает и кусает щеки - так знакомая Краму привычка, реакция на оргазм, и ах, не ужасно комично ли это выглядит со стороны? Высокий и сильный Норман, обессилено прижатый к стене разваливающимся Крамом, который не может не смотреть на его расширенные зрачки, не следить за резкими вздохами и не ловить еле слышный истощенный стон.

- Представь себе нас, Норман, - повторяет он тихо, истощенно, смотрит ему в глаза. - Мерлин, это было бы так красиво.

Он разрешает себе очередную слабость, представляет, что все это сон и Норман ничего не вспомнит, спишет на пыльцу и сашин личный психологический раздрай, и Крам целует его, впервые за казалось бы вечность, осторожно и тихо, так непохоже на себя, прижимается губами к искусанным напротив и вдыхает, запоминает надолго, потому что ему, наверное, понадобится свалить как минимум в Антарктику, чтобы восстановиться после этого.

- Если бы ты только мог меня полюбить, Норман. Ты бы точно был моим, полностью и окончательно, - он улыбается, так ярко и искренне, тепло и непривычно, как давно уже не мог, улыбается как в первый и последний раз, как улыбнулся ему столько лет назад в коридоре, предлагая помочь с какими-то рассыпанными учебниками, улыбается словно это все взаправду, словно его безумные фантазии - реальность, и, Мерлин, насколько же он жалок. - Но нет, сейчас мое - только твое тело, Норман. И нет, у меня нет какого-то хера.
Он не какой-то, Норман, он... - вот сейчас, скажи ему, перестань играть в кошки-мышки, где кошка - инвалид без глаза и хвоста, а мышка ненавидит сыр и любит закидываться мышьяком, это ведь так просто, вдруг, а вдруг... но нет, он в очередной раз говорит не то, что хочет, вот только не замечает, как переходит на русский. - Он прекрасен. Он - все, что я хочу, и то, что я никогда не получу. Мое бельгийское солнце.

Алекс отпускает его. Не как в той пафосной фразе, а буквально, отпускает его одежду и отходит подальше, ощущая влагу на руке, но не обращая внимания, трет руки о свой пиджак, словно вместе со свидетельством люциферского предательства его сердца он сможет оттереть свои чувства.

- Возвращайся к Ричарду, малыш. Вот только не забывай, к кому ты все равно потом придешь.

Слезы все еще пачкают лицо, и он утирает их рукавом пиджака, но не может остановить, истерично всхлипывает и отворачивается, потому что не может больше его видеть, не может больше не падать, он слишком измотан, чтобы притворяться и молчать, он хочет убежать, и это и делает, только не бежит, а выходит на дорогу, ловит такси и забирается на заднее сидение, бросает адрес и прячет лицо в руки, сдерживает крик и ждет, пока окажется дома.

***

Ручка с красным стикером вывернута до упора, все завалено паром, и его кожа жжет от такой температуры, но Крам продолжает сидеть в ванной, ныряет под воду и остается там, пока легкие не загораются, и так было бы легко остаться и позволить себе уйти, но нет, он слишком эгоистичен для такого, поэтому он выныривает на поверхность, хватает ртом воздух и кашляет, надеясь выплюнуть из себя все органы. Но нет, биологии плевать на его экзистенциальные раздраи, поэтому она продолжает толкать кислород в кровь, а его самого - в бездну морального болота.

В гостиной его ждет еще пакет пыльцы, и, может быть, он вдохнет все, оставит на волю случая свою судьбу, захлебнется в собственной рвоте после передоза, и это будет выглядеть даже эстетично противно.
Он понимает, что ему нужно проспаться и переосмыслить сегодняшний вечер, разложить по полочкам свои мысли и чувства и прийти к какому-то консенсусу, потому что он слишком долго бежал от всего этого, и стоило положить этому конец, но это будет завтра, а сегодня он поддастся своим суицидально-драматичным порывам и накидается, параллельно перечитывая Кафку.

Спустя полчаса он наконец находит в себе силы выползти из ванной и методично избавляет себя от влаги и надевает первые попавшиеся штаны, а потом направляется к заветному пакету на журнальном столике. Процесс приема наркотика давно стал привычным, доведенным до автомата, и даже трясущиеся руки и все еще сокращающаяся после истерики гортань не мешает ему закинуться. Он принимает сразу половину пакета, забивает на последствия и надеется какой-то частью души, что переживет этот вечер, а потом станет вести себя лучше, честно, и это, наверное, любимая фраза любого наркомана, но пыльца уже внутри него, и он попробует отыскать в себе стыд завтра.
Он падает на мягкий ковер и раскидывает руки, слышит Чайковского где-то на периферии сознания и отпускает.