В жизни ничего не бывает просто так. В этом ты убеждена с детства. Твой отец – человек прекрасный во всех смыслах, особенно касающихся тонкого расчета и изрядной злопамятности, - всегда повторял именно это. Изначально тебе было сложно осознать, а потом вещи становились на свои места – все связано.
Все связано. Причины и следствия. Если что-то дают, то обязательно или попробуют что-то отнять, или делают этого для чего-то. Паранойя? Ничего подобного. Просто прекрасное и четкое осознание устройства мира.  Ведь даже вы с братом, ваши имена – это следствие того, что от вас ожидает отец.
Даже вы с братом, ваши имена, данные им при рождении, всего лишь следствие того, что он от вас ожидает. И Мархольд, кажется, забывается.
Мархольд забывается, скрываясь за своим вечным гриффиндорским свитером, из которого, кажется, забывает вырасти. Кажется, что брат напрочь не думает о том, что теперь вы не в школе. Что теперь нельзя быть такими беспечными. И такими… благородными.
Благородными до безумия. Даже противно, думаешь ты, сидя в гостиной и наливая в бокал ром, настоянный с корицей. Родители давно перестали обращать внимание на эту твою маленькую слабость.
Маленькую слабость, ведь она не ставила под угрозу семью. То, чего добивался отец всю жизнь. Чтобы вы были в порядке.
В порядке. Мархольд, несомненно, прекрасный человек. Ты всегда это знала. Но вот может он быть кем-то больше, чем просто хорошим гриффиндорским мальчиком, которых под гребенку можно подравнять девизом «слабоумие и отвага»… об этом ты задумалась впервые. И тебе совершенно не нравятся эти мысли.
Тебе совершенно не нравятся эти мысли. И не нравится брат таким, каким ты видишь его сегодня. Это мерзко.
Мерзко, что брат способен подставить под удар семью ради… кого-то незнакомого. Ты всегда считала, что все, кто не семья, все, кто не друзья – пыль. Видимо, у Мархольда было свое чертово мнение на этот счет. И за него не помешало бы брата спустить с высокой лестницы замка кубарем. Ты хмуришься.
Ты хмуришься, думая о том, когда жизнь Мархольда Фоули пошла не так. Когда он перестал отличать свое от чужого, нужное от пустяков. И когда ваш отец допустил ошибку в его воспитании, не вбив в его голову эти простые истины.
Эти простые истины должны были быть отпечатаны в его пустой голове с рождение. Ты разочарована…
Ты разочарована собственным братом… неожиданно. Впервые ощущаешь это липкое, противное чувство. И делаешь глоток.
Делаешь глоток. Ром обжигает горло. Ты довольно щуришься. Помогает успокоиться настолько, насколько это возможно. Без «помощи» ты бы от брата мокрого места не оставила… в отличии от миролюбивого Мара ты никогда не отличалась пацифизмом и миролюбием. Забавно.
Забавно. Но ты в этот момент почти его ненавидишь. Наверняка, Мархольд подумал о том, что мир больше не биполярен, что все равны и… о прочной утопичной ереси, которая живет в его сознании. Мархольд Фоули так часто забывает, что само значение слова «утопия» - место, которого нет.
Место, которого нет, это всего лишь утопия. Ее нет и в этом доме. Ты точно знаешь, когда слышишь шаги брата.
Когда слышишь шаги брата, закатываешь глаза. Он всегда старается ходить тихо, чтобы не побеспокоить никого. Такт – это прекрасно. Обычно тебе это нравится, потому что это – забота о семье. Но сегодня раздражает.
Раздражает, потому что паркет, скрипящий под ногами, все равно выдает брата. Как будто даже стены самого дома против того, что он сделал.
Он сделал то, что считал правильным. И именно такие поступки показывают, кто он на самом деле. Мархольд мог бы стать прекрасным  правозащитником. Создателем нового мира. Его лидером, возможно. Возможно, показательной жертвой для того, чтобы этот мир. Он бы даже пошел на это для иллюзорного общего блага… единственный, кем Мархольд был всю жизнь и сегодня не смог стать – Фоули.
Фоули так не поступают. Глупо. Необдуманно. До противного ощущения благородно без выгоды для себя. И брату нужно придти в себя и снова стать собой. Иначе будет хуже.
Будет хуже, знаешь ты, когда Мархольд заходит в комнату. Ты улыбаешься ему так привычно. А потом смеешься.
Смеешься, когда делаешь последний глоток, - нечего тратить хороший ром, - и швыряешь стакан прямо в брата, чтобы он разбился над его головой. Меткости тебе не занимать.
- Явилась домой, принцесса? – ирония.
Ирония, даже прикрывать ее не собираешься. Неожиданно осознаешь, что впервые разговариваешь с братом так… грубо. И унижая. Забавно.
Забавно, но тебе даже не жаль. По крайней мере, сегодня ты точно об этом не будешь жалеть. Смех разбитым стеклом по комнате.
- Что ты творишь, Мархольд? Ты вообще думаешь о том, что делаешь, вне своего детского и нелепого идеализма? – перемещая новый стакан.
Новый стакан и новый глоток. Так легче переносить… то, что брат сегодня впервые кажется тебе не кем-то надежным и незыблемым, а совершенно глупым и никчемным. Неприятное ощущение… горькое.
Детка, это называется разочарованием, - иронично комментирует внутренний голос.X
Заткнись, с тобой потом поговорю, - не до внутренних диалогов.
Как грубо. Но кто тебе еще скажет правду, если не я? – тишина.
Тишина в сознании. Сморишь на брата, внимательно изучая его. Впервые в жизни сосредотачиваешься не на ваших общих чертах, а на различиях. Закатываешь глаза.
- И что же ты стоишь в собственном доме у дверей. Сядь. Пока еще можешь. И пока этот дом еще твой, - усмешка.
Усмешка. Магия – зажигается камин. Смотришь на огонь, указывая брату на соседнее кресло. Наливаешь второй стакан для него. Мархольд никогда не любил крепкий алкоголь… Мархольд никогда не любил огонь. Мархольд никогда не полюбит то, что его обжигает.
Мархольд никогда не полюбит то, что его обжигает, думаешь ты. Поэтому ему не понравятся твои слова, ведь это будет лучший костер – правда. Он будет отрицать. Скрываться за так называемым своим мнением… но пусть слышит и горит.
- Ты подумал о том, что отец положил жизнь на то, чтобы нас не связывали с ними? И подумал, что твой поступок доставит неприятности ему? Только не надо мне заливать про изменившийся мир во всем мире, добро и радугу с пляшущими по ней единорогами, прошу: мир – это передышка между двумя войнами, не более того.
Такая же простая истина. Люди – твари социальные и не умеют жить в мире. Поэтому всегда нужно быть настороже. На своей собственной стороне. А не играть в доброго дядю-попечителя для потерявшихся девочек-припевочек. Нет, может, девица, конечно, на самом деле прекрасный человек, - ты не знакома с ней, ничего против нее не имеешь, - но Мархольд должен был думать о семье.
- И если ты хотел что-то сделать, можно было не вмешивать… что-то типа «У вас же нет претензии к деньгам семьи Фоули». Кто учил тебя работать так… топорно? Специально что ли используешь имя семьи, чтобы очередной раз подчеркнуть, кто страдает дурацким слепым милосердием? Прекращай это, – брезгливость.
Брезгливость. Если уж альтер-эго братца под грифом «Робин Гуд», которое вечно ищет приключение на его пятую точку, не может сдохнуть, то за эти годы Мархольд должен был хотя бы научиться контролировать себя в этом состоянии и быть осторожным.
- Короче, Мархольд, давай я скажу тебе проще. Или ты думаешь, что ты делаешь, и все делаешь только на благо себя и семьи, друзей, близких, или продолжаешь дальше играть в героя-бессребреника, спасая дев в беде, котят на деревьях и иже с ними. Если ты выбираешь второе… я не знаю, что скажут на это отец и мать, но сестры у тебя в этом варианте нет, - пожимаешь плечиками.
Пожимаешь плечиками. Да, категорично. Но ты не позволишь ему спустить к черту всю работу, которую провел ваш отец. И он может сколько угодно лить тебе в уши реками о гуманизме и утопии. Не получится.
Не получится. Ты впервые думаешь о том, что ты сможешь пойти на радикальные меры, если твой брат решит поиграть в благотворителя дальше. Это будет забавно. Мархольд всегда слишком любил мир… а теперь ему придется разделить его и выбрать одну из половин.

Мархольд говорит много, но как всегда в своем репертуаре типичного гриффиндорца, который так и просит, чтобы его взяли за ворот и хорошенько треснули об стену лбом, выбивая всю дурь из головы. Кажется, в твоем брате слишком много его…
Кажется, в твоем брате слишком много его… яда милосердия и прочей чуши, которая отравляет его кровь. Твою кровь.
Кровь, которая священна. И речь не в чистоте, упаси великая бездна. Лишь о том, что вы – Фоули. И у вас есть своя собственная маленькая сказка-легенда, в которую верит каждый ребенок вашей семьи. Которую он слышал с рождения.
У каждой семьи есть своя легенда, ты помнишь? Или настолько погряз в игре в маленького львенка, что совсем забыл самое главное? Наша сказка началась много веков назад. Тогда, когда простой кельтский воин в эпосе стал королем. Когда друид стал волшебником. Когда мир был другим.
Когда мир был другим, не было тебя и меня. Была война.
Была война, как сейчас. Ты же понимаешь, что мира не существует, дорогой братец? Это лишь иллюзия и передышка. Тогда делали тоже самое, что сейчас – играли друг с другом в страшные игры, только улыбались при этом чуть меньше. Биением пульса по венам убивали. Дыханием воскрешали. Так забери мое дыхание.
Так забери мое дыхания лишь на несколько секунд, чтобы услышать, как время бьется во мне с каждым ударом сердца. Твое время.
Твое время. Мое время. Какая разница? Ведь мы семья, знаешь? Одна. С одной историей. Одной кровью.
Кровью-ударом. Только ценишь ли ты ее так же, как я? Или ты потерялся. Тогда смотри моими глазами в сказку, в бездну, из которой мы с тобой. Из которой сотворена наша кровь. Смотри, как пало царство когда-то. Неужели ты хочешь, чтобы наш маленький мир за этими стенами пал так же? Ты ведь все делаешь для этого.  Смотри, как тот, кого называют нашим предком, убил своего отца. Смотри как тот, кого проклинают многие века, смеется над тобой через мои глаза.
Через мои глаза увидь разрушение. Увидь убийцу. Увидь плод кровосмешения – Мордреда. По семейному преданию он – начало нашей семьи.
Начало нашей семьи? Ты хочешь стать ее концом? Точно так же убив нашего отца, уничтожив все, над чем он работал? Нашу безопасность. Ты – продолжение старой сказки, как и я. Но ты хочешь ее закончить. Но ведь это лишь легенда, правда?
Правда то, что в каждой старой сказке есть смысл.
Смысл, который мы поддерживаем, изучая что-то странное. Темное. Недоступное. Оставаясь официально нейтральными, но ведя свою собственную игру, чтобы раз за разом, войну за войной оставаться победителями. У нас всегда это получалось. Поэтому полюби проклятие в себе. Полюби кровь вероломства и предательства, текущую в тебе.
В тебе. Как во мне. Нет в тебе того, что ты пытаешься вырастить в душе, Мархольд. Ты – свет. Но свет же тебя убьет, потому что он никогда не станет твоим началом, ты никогда не сможешь знать в нем меры. Как в этом случае.  Полюби бездну в себе также, как люблю ее я. И не будет в этом мире чувства сильнее. Поверь мне. Знаю.
Знаю, что тебе пора спуститься на грешную землю, братец. Или еще лучше – глубоко под нее. Только признавая пороки, ты сможешь стать тем, кто ты есть… только принимая их и разрешая себе.
Только принимая их и разрешая себе. Только тогда ты вспомнишь, где твоя кровь. Что она намного главнее, чем глупые девочки-припевочки в беде. Только тогда ты вспомнишь, кто ты. Где твое место. И что важно. Если же ты этого не сделаешь…
Если же ты этого не сделаешь, то Мархольда Фоули просто нет.
- В честь кого тебе дали имя, брат? – с насмешкой.
С насмешкой, смотря на него через призму янтарной жидкости в граненом стекле. Блики пляшут и завораживают. Скрывают твой взгляд из тени и бездны.
Из тени  и бездны старая легенда, где Мархольд был тем, кто чтил свою семью и за нее и погиб. Где он не предал и не сделал ни одного шага в сторону от родных, даже когда считал, что они не правы. Где в первую очередь он думал о единстве. А не о глупостях типа мира во всем мире.
О глупостях типа мира во всем мире думает твой брат… и его имя-легенда распадается на глазах, открывая лицо самого Мара. Со слишком честными глазами и прямым взглядом. Противно.
Противно думать, что какие-то глупые понятия в духе старины Робина Гуда для него важнее семьи.
- И в одном ты прав: в отличии от тебя я, действительно, думаю, а потом делаю, - закатывая глаза.
Закатывая глаза на слова о домовиках. Важно сейчас не это, а совершенно другое. Поэтому мальчишке стоит заткнуться и слушать. И, возможно, подумать над чужими словами, если его мозг еще не атрофирован слабоумием-отвагой полностью безвозвратно.
- Ты прав, обиженный, несчастный человечек намного важнее, чем семья. Бедный маленький принц на белом пегасе не смог проехать мимо. И забыл, как это может отразиться на семье. А теперь подумай сам и вспомни о том, что никто, в отличии от тебя, до сих пор не ровняет победителей и проигравших. И все до сих пор гребут под гребенку. Думаешь, отцу было приятно слышать на работе, что такой хороший Мархольд устроил скандал из-за девицы Яксли. Ах, да, еще новость: Мархольд, ты – клинический придурок, раз думаешь, что новости до всех дошли в том формате, в котором они были.  Поздравляю с новым для тебя знанием – люди любят выворачивать правду, поэтому вокруг твоего поступка явно целые слои выдумок сарафанного радио. Но ведь и об этом ты не подумал в приступе героизма. Слишком много «Я» - «Я не буду сбегать», «у меня есть имя и фамилия», «я горжусь». А о других ты подумал с этой же фамилией? Юношеский максимализм так и не исчез. Печально.
Печально, думаешь ты, что Мархольд не понимает этого, что думает только о себе и о своих чести, благородстве и еще толпе его новых «богов».
- Если бы я хотела от тебя отвернуться братец, в твоем стакане был бы не ром. Но мы пока все еще одна кровь, если ты об этом забыл, - усмешка на бледных губках и взгляд глаза в глаза. – Я всего лишь хочу, чтобы ты вспомнил, что важно. И оставил своих лжебогов лежать в уголочке твоего сознания. Семья превыше всего. А вовсе не справедливость к посторонним девочкам-припевочкам и мальчикам-зайчикам. А уж если тебе так хочется что-то делать, святоша, делай это тихо, чтобы остаться чистым, а не как придурок...
Кажется, он не понимает ничерта. Кажется, он считает это своим личным делом. Не понимая, что все вы ввязаны. Потому что не только у него есть фамилия. Не только он ей гордится. Но только он приносит ее в жертву ради совершенно посторонних людей. Ради пыли.
- Если бы кто-то сказал мне, что мой брат поставил чье-то смущение и чью-то обиду выше семьи, я бы тоже прокляла этого человека и ни на секунду не усомнилась в своей крови. Но когда это рассказывает отец… - разводишь ладошками. – Остается только верить. Так что, Мархольд? Мы друг друга поняли? Ты верно расставляешь приоритеты и вспоминаешь, где твоя кровь? Или продолжаешь играть в рыцаря без страха и упрека?
Внимательно смотришь на него, пытаясь понять, видишь ли ты брата, когда смотришь в глаза мужчины, сидящего напротив.

Брат хмурится, вертя в пальцах стакан, налитый тобой до краев. Ты смотришь сквозь жидкость цвета янтаря, чтобы следить за всем через призму алкоголя, который можно обвинить во всем, что происходит: от разбитого тобой стекла до проступка Мархольда (если, конечно, забыть, что твой брат – слишком хороший мальчик).
Слишком хороший мальчик, который не пьёт, не ругается и не совершает плохих поступков. Только хорошие, которыми сам себе строит дорогу в ад. И семье тоже. Именно это ты пытаешься объяснить ему, когда он сидит напротив.
Напротив, смотря на мир без призм. Только через чистый свет, иногда тебе кажется, что именно он закрывает ему глаза, делая таким хорошим и… таким уязвимым временами, что даже страшно. Все же благородство – непозволительная роскошь.
Непозволительная роскошь в ваши дни. Но твой брат, видимо, считает, что может позволить себе многое. Твоя задача, - тяжкая ноша на хрупкие плечики, - обьяснить ему, что это совершенно не так, а он ошибается.
А он ошибается, идеализируя этот чертов мир, считая, что война решила все проблемы – она просто перевернула их, словно песочные часы, сделав чёрное белым, а Белое чёрным. Так всегда и бывает – историю пишут победители.
Победители, среди которых ваша семья. И именно там она должна оставаться всегда – много поколений Фоули делали все, чтобы быть нейтральными. И не стоит какой-то малолетней девице ломать эту прекрасную традицию, ведущую не только к выживанию, но к процветанию и успеху на годы вперёд.
Вперёд смотришь, кажется, ты, а Мархольд живет настоящим. Печально. Но и это ты должна ему объяснить и разложить по полочкам. А он…
А он говорит, что не знал, что это докатилось до отца. Ты смеёшься звонко, серебром, когда в глазах, кажется, вместо привычного льда огонь – сегодня ты желаешь сжигать. Хотя бы пелену на глазах брата.
- Ты никогда ничего не знаешь, Мархольд, потому что не смотришь правильно, - пожимая плечиками. – У тебя все слишком светлое и белое.
Светлое и белое, даже морщишься при этих словах, смотря на брата и делая глоток из стакана. Благодарность его тебе не нужна, а о том, что родители не будут его упрекать, он и сам должен был догадаться – оба любят его, своего старшего сына, который слишком идеализирует все. Хороший, правильный Мархольд.
Хороший, правильный Мархольд. Настолько, что иногда хочется это исправить. Пожалуй, не смотря на любовь к брату, эта мысль плотно засела у тебя в голове. А он говорит…
А он говорит о том, что вы друг друга поняли, это заставляет тебя рассмеяться снова звонко и чисто, чтобы посмотреть на него, склонив головку на бок.
- Поняли или нет, время покажет, - накручивая на палец волосы брата.
Накручивая на палец волосы брата, после того, как перебираешься на подлокотник его кресла. И внимательно наблюдаешь.
- Время покажет, понял ли ты, что дамы в беде, даже если они тебе нравятся настолько, что ты готов сделать их своими кем-нибудь, не заслуживают того, чтобы страдала наша семья. Можешь оставить их, можешь спасать, не упоминая имени, ведь оно не только твоё, - закатываешь глаза. – Посмотрим, как ты усвоил урок.
Урок. Определенно. Ни посторонние, ни те, кого Мархольд захочет сделать кем-нибудь, - главное, чтобы маленькая трепетная лань в виде Аниты не узнала, - не стоят неприятностей для семьи, которая всегда должна оставаться превыше всего.
Превыше всего ваша кровь. Брат спрашивает, что бы сделала ты, а ты видишь миллион ответов. И лишь закатываешь глаза на сравнения Мара с предметами мебели в виде людей, которые не пожелали ничего сказать.
- Она – никто. Значит, стоило пройти мимо, Мархольд. Если же ты настолько расточителен, что позволяешь себе роскошь благородства, то ты должен был убедиться, что имя семьи останется незамешанным. Тебе пора правильно расставлять приоритеты, - пожимая плечиками. – -Научись отличать важное от пыли. Научись понимать, что милосердие зачастую ведёт к краху, а один ты ничего не изменишь. Поэтому делай так же, как все Фоули до тебя – не вмешивайся в столкновения групп, не создавай группы, будь всегда со всеми, тогда ты всегда будешь победителем. Именно таким я хочу тебя видеть.
Видеть брата ты хочешь победителем, всегда и везде, чтобы ни одна беда не коснулась его, ведь мир – это всего лишь перерыв между двумя войнами. А он говорит о стаканах…
А он говорит о стаканах и о том, что никогда не будет бояться принимать их из твоих рук. Ты лишь легко улыбаешься – это ему позволено. Вы – семья.
- Ты – идиот. Что бы я не говорила, ты не умрешь от моей руки. Ты – моя кровь, мой глупый братик, - ставя стакан.
Ставя стакан на стол, соскальзываешь в руки брату, ты в детстве любила сидеть с ним на одном кресле, выпрашивая сказки и истории. Но, пожалуй, рассказы будут не сегодня. Сегодня стоит поговорить тебе. Ты чертишь линии по его лицу, приближаясь, чтобы шептать, хотя вряд ли в доме есть кто-то, кроме домовиков, которые, даже если услышат, никогда и никому не расскажут – они умеют честно выполнять свою работу.
- Иногда между тем, что здесь, - ты оставляешь поцелуй на его виске, - и тем, что здесь, - ладошкой забираешься под ткань рубашки туда, где бьется сердце, - лежит пропасть, ммм… - вычерчиваешь узоры на его коже, расстегивая пуговицу за пуговицей, - но тебе всегда стоит решать быстро, что важнее. Ты должен понимать, что все, что не касается твоей семьи, решает голова. Все, что касается твоей семьи – и твоя голова, и твоё сердце. Иначе можно сделать что-то, что очень желаешь, но потом будешь бороться с последствиями…
С последствиями, например, как сейчас. Но эту часть фразы ты не добавляешь. Закусив нижнюю губку внимательно смотришь на Мархольда, а затем притягиваешь к себе за намотанную на палец прядь его волос и целуешь, чувствуя ладонями тепло его кожи.
— Иногда нужно быть неправильным, так жить веселее и куда приятнее, — проводя пальчиками от одной до другой его набедренной косточки-- Подумай над этим. Доброй ночи.
Лбом ко лбу. Твой брат должен помнить о том, что он – Фоули. Что все Фоули до единого прежде всего. Те, кто не Фоули, стоят в стороне и очередью за милостью, которая может быть оказана только не в ущерб семье. Он справится.
Он справится с этим. Осознаёт. Ты уверена в этом, когда встаёшь и направляешься к выходу из зала, напевая себе под нос старую песенку, как будто разговор в комнате был легкий и простой. Но отец перехватывает тебя за руку и вводит обратно, начиная шутить. И ты понимаешь, что момент… неловкий, а родители уж слишком спокойны. Что-то не так.

Отредактировано Adelheid Fawley (2017-11-09 11:33:48)

Иногда тебе кажется, что в твоих жилах совершенный огонь, который течет по вашим венам, как и гласит старая семейная легенда. Тебе кажется, что пламя бьет пульсом по венам с каждым твоим словом, сказанным братом шепотом.
Шепотом, когда ты чувствуешь тепло его кожи так близко, когда его дыхание на твоей коже провоцирует тебя притянуть его ближе и последовать своему собственному совету – ломать к черту все правила и законы.
Ломать к черту все правила и законы ты умеешь и любишь, ведь всегда верила, что границ совершенно нет. Как сейчас.
Как сейчас, когда последние из них теряются, когда ты чувствуешь руки брата, запутавшиеся в твоих волосах.  Брат забирает твое дыхание, а ты улыбаешься сквозь поцелуй.  Но ты понимаешь, что еще несколько мгновений, и ты не сможешь остановиться.
И ты не сможешь остановиться, до конца стирая границы между вашим разговором и чем-то большим, что чувствуешь сейчас : ты как-то подозрительно быстро забываешь, что Мархольд – твой брат. Все совсем не так.
Все совсем не так, когда дыхание срывается, а ты прислоняешься лбом ко лбу Мархольда, а потом собираешься выходить из комнаты, когда брат говорит, чтобы ты остановилась, а ты пытаешься сделать шаг… но родители заставляют остановиться.
Но родители заставляют остановиться. Ты смотришь на них внимательно, явно не понимая и запутываясь, что происходит: и мама, и отец не выглядят смущенными или удивленными, еще меньше кажутся расстроенными, а скорее наоборот. Они оживлены и как будто даже рады. Ты окончательно не понимаешь.
Ты окончательно не понимаешь, что происходит, когда отец говорит Мархольду о помаде. Внимательно смотришь на брата и начинаешь смеяться, качая головкой.
- Мар у нас любитель неординарного, - явно поддакивая отцу.
Явно поддакивая отцу, хотя ясное дело, кому принадлежит цвет. Ты пальчиками поправляешь макияж на губах и садишься в кресло, на котором ты только что целовала брата, но теперь внимательно смотришь на родителей.
На родителей, которые начинают свой рассказ, а ты хмуришься, слушая, и не можешь поверить. Зато теперь ты…
- Так вот почему мы так не похожи, - киваешь головкой.
Киваешь головкой. Ведь это правда – вы очень разные. Но ты смотришь на брата и понимаешь, что ему далеко не до этих сравнений. Тянешь к нему руку и, положив ее на ладонь, продолжаешь слушать – он должен понимать, что во всей этой новой правде не один.
Не один. Но сегодняшний день явно доказывает, что, если хочешь разрушить жизнь человека, нужно просто открыть ему истину.
Истину, которую вы оба узнали. От нее брат уходит в свою комнату, а ты думаешь над тем, не стоит ли тебе последовать за ним. Но понимаешь, что ему нужно время наедине с собой, чтобы все осмыслить.
Осмыслить нужно и тебе. Ты не знаешь, сколько прошло – час или пара минут, - когда стук в дверь и знакомые шаги раздаются. Мархольд оказывается у тебя в комнате. Неожиданно, с бутылкой рома. Не похоже на него.
Не похоже на него, такого хорошего мальчика. Впрочем, реальность явно внесла коррективы, но радует то, что Мархольд понимает, что пить одному – конечная стадия.
- Свое мы сегодня выпили, - а на коже брата…
А на коже брата все еще едва заметные следы от твоей помады. И ты не к месту думаешь о том, что тебе нравится это видеть.
- Не спишь от того, что узнал? – ты понимаешь.
Ты понимаешь.  Тебе самой сложно поверить в то, что вы не родные настолько, насколько вы  к этому привыкли.  Брат садится у стены и прикрывает глаза, и это тебе кажется самым грустным зрелищем, которое ты видела за последнее время. Просто потому, что единственное, что тебя беспокоит, это семья.
Семья. А Мархольд всегда будет ей, как бы там ни было. И родители ему сказали тоже самое, когда закончили свой рассказ.
- Мар, это не эгоизм. И ты правильно сделал, что пришел. Мы – семья, - он сам должен это знать. – Мы с тобой не подозревали, поэтому нам так сложно осознать то, что нам рассказали. Но это ничего не меняет.
Не меняет крови в ваших венах. Не меняет ощущений, - в отличие от начала вечера, - не меняет совершенно ничего.
Не меняет совершенно ничего. Ты перебираешься ближе к брату и тянешь его за шею вниз на ковер, ложись напротив его, касаешься ладонью его щеки.
- Расскажи мне, о чем ты думаешь? – легко.
Легко касаешься, а затем думаешь, что всего сегодня слишком много, многое отвлекает. Ты магией убираешь свет и, переместив свечи из шкатулки по периметру комнаты, зажигаешь их. А потом на полу оказываются две подушки и плед.
- Ничего не изменилось, слышишь? – а потом усмехаешься. – Кроме того, что мы узнали, что тебе идет красный цвет.
Увы, ты похожа на отца. И шутишь, не совсем понимая сразу, что, разряжая обстановку, возвращаешь все к началу вечера.
- Но это сейчас не важно, Мар, - завершая эту тему, не успев начать.
Завершая эту тему, не успев начать. Потому что не стоит смущать правильного брата больше, чем ты сегодня уже сделала, не так ли? Хотя тебе понравилось.
- Скажи мне, о чем ты думаешь. Не молчи, - улыбаешься.
Улыбаешься, прикрывая глаза. Весь диссонанс от услышанного вы сможете перенести вместе. Потому, что вы – семья, не смотря на все, что случилось и случится.  Ты тянешь к Мархольду ладонь снова, вычерчивая линии на его коже, ждешь, когда он начнет говорить. Потому что сейчас, действительно, очень важно рассказать все, что происходит.
Все, что происходит, явно выбивает землю из-под ног, переворачивая реальность наизнанку... и делая все совершенно другим, не понятным. Но ведь никто не сказал, что из этого не выйдет чего-то хорошего?
Хорошего. Впрочем, тем, кто оказывается в таком положении, слишком сложно поверить в это. Но ведь потом, когда все налаживается, так приятно осознавать, что все к лучшему.
К лучшему еще предстоит дойти. Сейчас вам стоит поговорить и все осознать. Ты смотришь на Мархольда и снова отмечаешь, как вы не похожи.
Вы не похожи, ты всю жизнь думала об этом, но слепо верила, что он просто пошел в отца, а ты похожа на мать и всех Розье со светлыми волосами. Неожиданно...
Неожиданно ты прикрываешь глаза и тихо смеешься, тихо шепча брату о том, что жизнь преподносит сюрпризы всегда неожиданно, когда ты думаешь, что выиграл у нее в карты, но она играла в шахматы.

Ты лежишь на полу и смотришь на тени, играющие на стене бликами огня. Тихо напеваешь что-то, когда вы молчите, вычерчивая узоры по Мархольду. Чувство умиротворения растекается по крови с каждым ударом пульса, не смотря на все то, что вы узнали. Впрочем, это самая важная тема сегодня, не смотря ни на что.
Не смотря ни на что, ты точно знаешь, что  вы – одна семья. Что так будет оставаться дальше до конца, чем бы разговор ни закончился. Ты не замечаешь, как твоя ладонь, лежащая на щеке брата, - придерживаемая его собственной рукой, - медленно приближается к алым, едва заметным следам помады на его коже. И ты проводишь по ним.
Ты проводишь по ним, понимая, что тебе не только нравится их видеть, тебе нравится касаться. И, наверное, действительно, этот день дал понять одно – Махольду очень идет алый цвет. Забавно, что годы ношения красно-золотой мантии не дали это осознать. Ты лишь легко улыбаешься этой мысли, прикрывая глаза.
Прикрывая глаза,  слушаешь брата, когда он говорит, что все мысли его ходят кругами вокруг одного и того же. Сложно удивиться этому. Стресс, шок от новости – вот что сейчас с ним. Как и с тобой. Ты почему-то знаешь, что родители надеются, что вы сможете разобраться с этим, но принять, что с правдой ничего не изменилось.
Ничего не изменилось с этим новым знанием, которым теперь вы обладаете. Забавно, но у дома Фоули была своя маленькая тайна, которая теперь таковой не является. Жизнь, действительно, очень любит преподносить сюрпризы.
Жизнь,  действительно, очень любит преподносить сюрпризы. Мархольд говорит, а ты смотришь на него внимательно, неожиданно думая о том, что вполне справишься с тем, чтобы не называть его братом… а исправиться на кузена, но только если сможешь точно также его касаться, находясь также близко, как сейчас…  И эта мысль…
И эта мысль тебя заставляет широко раскрыть глаза и посмотреть на Мара, а потом осознать, что не имеешь ничего против. 
- Времени у тебя достаточно, - с улыбкой.
С улыбкой, когда он упоминает о том, что ему нужно подумать.  Ты прячешь вас обоих за темной и бликами свечей, тенями, которые плетутся по стенам, а Мархольд вспоминает старые игры в прятки. В ответ со смехом ты накрываешь вас пледом с головой, пряча еще больше на несколько мгновений.
- Примерно так все было? – со смехом. – Можем остаться ммм… под крышей?
Со смехом, когда открываешь ваши головы, но не скидываешь плед. Так уютнее. Притягиваешь подушки и устраиваешь их под вашими головами. Все Фоули любят комфорт. Даже разбираться с тем, что вы теперь знаете, с тем, что с этим делать, лучше, используя все, что может дать вам лишнее удобство. Улыбаешься.
Улыбаешься. А комната пахнет расплавленным воском. Запах как будто делает атмосферу еще более расслабленной и мягкой, когда ты шутишь про след от помады, про цвет, на который все еще периодами смотришь...
- Возможно, - кивая головкой.
Кивая головкой, повторяешь его слова. Может быть, Мархольд прав. И эта шутка имеет намного больше смысла, чем ты пытаешься в нее вложить. Он тянет тебя к себе, обнимает, а ты устраиваешь голову на его плече, чувствуя себя в безопасности от мира и от всего, что за этими стенами.И ты слушаешь…
И ты слушаешь, забросив эти мысли, о том, что говорит Мар, о семье и родителях, а потом осекается, понимая, что сказал что-то не то, сжимая пальцы на руке, которой тебя обнимает, вместе с тканью твоей майки. Внимательно смотришь на него, чуть привстав, как будто говоря, что все хорошо. Трешься щекой о его щеку лишь улыбаешься ему, кивая головкой, как будто давая понять, что все хорошо, что ты знаешь, что он имел в виду, а потом возвращаешься на место.
- Желать узнать – это нормально. Мы сделаем это вместе, - прикрываешь глаза.
Прикрываешь глаза, думая о том, что обязательно расспросишь отца обо всем, чтобы потом рассказать Мархольду. Лучше знать. Но в одном он прав – нейтралитет нужно соблюдать, в вашей семье есть примеры того, что может случиться, если этого не сделать.
- Он не может быть на свободе, этот человек, - уверенно. - Он даже живым и здоровым быть не может.
Уверенно, ведь ты знаешь своего отца. Да, Эйлор может быть опасен, если дело касается его семьи. И ты убеждена, что любой, кто причинил вред Фоули отплатил своей собственной кровью, ведь за жизнь отплатить можно только жизнью.
- Отец разобрался, уверена. Но мы с тобой спросим у него, чтобы убедиться, - думаешь о следующем его вопросе.
Думаешь о следующем его вопросе о том, часто ли ты в детстве думала о том, что вы не похожи. Ты всегда замечала, что другие братья и сестры имеют больше сходств. Даже Альбус и Лили, не смотря на разный цвет волос.
- Замечала это, но никогда не придавала большого значения, - пожимая плечиками. - Какая разница, думала я, если я знаю, что ты - моя кровь?
Пожимая плечиками, думаешь о том, что это, действительно, были именно заметки на полях сознания. Важно было только то, что Мархольд был семьей, всегда рядом в любых ситуациях вне зависимости от того, была ли ты права или нет, делала ли что-то верное или то, что не положено маленьким и не очень девочкам.
- Понимаем…
И ты неожиданно смеешься, думая о том, что если бы не эта сцена, жить бы вам в неведении прошлого, считая все… странным, но правильным?
Правильным, ты ведь не можешь отрицать, что чувствуешь именно это, касаясь Мархольда. Что не чувствуешь дискомфорта или мук совести.
- Может, это к лучшему, ммм, - иначе вам могло бы быть труднее.
Иначе вам могло бы быть труднее. Кажется, именно об этом думает Мархольд, когда говорит о том, что что-то не меняется, а что-то может быть новым.
- У нас еще будет шанс проверить, удачно ли сочетание тебя и красного, - с улыбкой.
С улыбкой, думая о том, что с удовольствием увидишь на нем след своей помады снова, нарисованный поцелуями на его коже.  А пока он целует тебя…
А пока он целует тебя, а время останавливается. Тебе снова хочется чувствовать его кожу под пальцами, ты дергаешь за ткань рубашки, чтобы забраться ладонью под ткань снова, вычерчивая какой-то новый узор по его пояснице, думая о том, что это – лучший способ спрятаться от всего, включая реальность.
Реальность настигает утром, когда ты тихо, чтобы не разбудить Мархольда, идешь в кабинет отца, чтобы расспросить его обо всем. Он рассказывает (а ты убеждаешься в том, что знаешь отца – безнаказанным он не оставил преступление против своей семьи, которую каждый из Фоули ценит выше всего, что есть в этом проклятом мире), не задавая вопросов, понимая, видимо, что шутки и прочее стоит оставить на потом. Ты благодаришь отца…
Ты благодаришь отца, берешь протянутые им фотографии и идешь обратно в свою комнату, где находишь Мархольда еще спящим или хорошо претворяющимся таким.
- Спишь? – проводишь ладошкой по его щеке.
Проводишь ладошкой по его щеке и наклоняешься, чтобы поцеловать. Все же утро тебе хочется начать именно так.
- Мне есть, что тебе рассказать. И нам есть, куда сходить, - приносят завтрак.
Приносят завтрак, а на фотоальбоме с забытыми фотографиями, лежат ключи от дома, где когда-то жили те, кто на них изображен.

Отредактировано Adelheid Fawley (2017-11-12 23:02:59)

Когда реальность меняется, никогда не знаешь, что ожидать. Как и везде, в новых обстоятельствах есть свои плюсы и минусы… Ты думаешь об этом, идя в свою комнату после разговора с отцом утром, чтобы найти спящего Мархольда.  Впрочем, это и есть первый плюс.
Первый плюс – видеть его, спящего в твоей постели, - или теперь стоит учиться говорить «вашей», ты еще не разобралась, - ты смотришь недолго на это зрелище в дверях, прежде чем подойти и поцеловать его, ведь если ты еще думаешь про пресловутые местоимения и их формы, то одно ты знаешь наверняка – он твой.
Он  - твой. А все Фоули – жуткие собственники. Ты видишь это по отцу. Видимо, это передается с кровью, но тебе нравится это ощущение.
Но тебе нравится это ощущение, которое усиливается, когда Мархольд обнимает тебя, отвечая на поцелуй, а ты расслабляешься в его руках, посылая время к черту. И именно это помогает ему сделать новый маневр – ровно секунда проходит, прежде чем уже не ты, а он нависает над тобой, а ты смеешься и откидываешь упавшую на лицо светлую прядь волос, прежде, чем он ловит тебя в новый поцелуй.
В новый поцелуй, в котором ты предпочла бы остаться надолго, если бы у вас не было важного дела. Впрочем, и оно бы немного подождало, но вот шаги за дверью и голос отца, который ищет кого-то, наводит на неожиданную мысль о том, что вам нужно больше своего пространства на двоих. Ты улыбаешься сквозь поцелуй, сохраняя эти размышления в голове, чтобы придумать позже, как превратить их в реальность.
Реальность уплывает, не смотря ни на что, окончательно и возвращается только тогда, когда Мархольд начинает говорить, а ты недовольно ворчишь, подцепляя пальчиками его за волосы, и тянешь обратно к себе, чтобы едва уловимо коснуться его губ.
Едва уловимо коснуться его губ и начать отвечать на его вопросы. Все же вам нужно собраться и оказаться в другом месте. Ты знаешь, что это важно.
Это важно, потому что намного проще принять истину там, где все начиналось. Там же проще найти ту часть себя, что забыта. И Мархольду это необходимо.
- Поговорила с отцом, ммм, но в следующий раз проснусь вместе с тобой, ммм, - прежде, чем начать говорить…
Прежде, чем начать говорить, повторяешь его трюк, опрокидывая на постель, а потом, смеясь, кладешь голову ему на плечо, начиная рассказ, чтобы, не прерывая его, перебраться за стол, когда завтрак уже накрыт. Ты говоришь обо всем, что узнала. О его родителях, доме. А в конце передаешь ему альбом и ключ.
Ключ тебе с самого начала казался старым, витиеватым. У такого красивого и ни на что не похожего ключа должна быть красивая дверь, думаешь ты…
Думаешь ты, что такой ключ и должен открывать тайны. Прикрываешь глаза, чтобы прерывать эту нить, когда брат говорит об отце.
- Некоторые секреты должны быть раскрыты. Но я не уверена, что если бы не увиденное ими, нам бы что-то рассказали, - киваешь головкой.
Киваешь головкой, Мар был прав, когда говорил, что вы – причина. Впрочем, ты думаешь, что рано или поздно бы вы пришли к тому, что имеете сейчас, значит, рано или поздно родители бы все поняли и рассказали, но путь мог бы быть труднее.
- Кажется, это был неловкий, но очень нужный и своевременный момент, - все же это так.
Это так странно, думаешь ты, смотря на Мархольда, листающего альбом. Тебе кажется, что это начало какой-то истории и конец другой. Все же противоположности всегда слишком крепко связаны между собой, что грань перехода между ними слишком тонкая…
Слишком тонкая грань между воспоминаниями Мара, думаешь ты, когда он говорит о том, что какие-то образы возникают в его голове, когда он смотрит на старые фотографии. Ты садишься на подлокотник его кресла, смотря вместе с ним, улыбаешься, когда он, видя свою схожесть с матерью, проводит руками по волосам. Это почти мило…
Это почти мило. Почти просто потому, что отчасти грустно. Но вы справитесь с этим. В конце концов, рано или поздно грусть становится светлой, если не сдаваться. А Фоули, как известно, идут до конца.
- Ты вспомнишь еще больше, когда мы окажемся в доме. Это твоя жизнь тоже. Просто другая ее часть, за тонкой границей, которую мы сломаем, - проводишь ладошкой по его щеке, заставляя посмотреть тебе в глаза. – Вместе.
Проводишь ладошкой по его щеке, заставляя посмотреть тебе в глаза. Мархольд должен знать и понимать, что он не один. Что вы – семья, как бы там ни было. Изменилось не многое. Просто теперь ты можешь касаться его, когда хочешь.
Просто теперь ты можешь касаться, когда хочешь, проверяя, идет ли ему алый, как ты сказала. Фыркаешь себе под нос, думая об этом.  А потом вспоминаешь смазанные следы от твоей помады вчера, понимая, что дело вовсе не в ней. А в том, что все Фоули – собственники. Тебе нравится видеть, что он – твой. Это всего лишь один из способов это показать. Смеешься звонко и чисто, отмахиваясь ладошкой, показывая Мару, что приступ веселья вызван лишь голосами в твоей голове, которых слишком много. Которые так любят не к месту заявлять о себе. Но он об этом знает и знал всегда.  Ты снова становишься серьезной и начинаешь улыбаться, рассказывая ему о том, что дом все еще на месте, что его поддерживали, но никто не заходил туда, только домовик, проверяющий магическую защиту и целостность стен – даже пыль ему было трогать запрещено до того момента, пока Мархольд сам не пожелает открыть дверь, чтобы встретиться со своим наследием.  А он…
А он притягивает тебя к себе и целует, после прижимая лоб ко лбу, за что-то благодаря, а ты лишь закатываешь глаза – не за что, ведь вы – семья.  Портал, он прав, вам необходим, но об этом уже позаботился отец, понимая, что пока для вас это единственный способ оказаться там – вы не знаете места для перемещения себя самих в пространстве, а это может быть опасно, камин не работает… пока еще.
- И всегда буду с тобой, - когда вы начинаете собираться.
Когда вы начинаете собираться, ты думаешь, что не пустишь его в дом, пока он не будет в порядке. Поэтому, когда вы добираетесь до места, оставляешь его приводить сад в порядок, а он пытается спорить…
- Мар, ты меня знаешь всю жизнь. Спор – нерентабельное вложение времени и нервов, - со смехом, целуя его в щеку.
Со смехом, целуя его в щеку и вытаскивая из его кармана ключ, чтобы потом перед его же носом захлопнуть дверь его дома. Но так будет лучше.
Так будет лучше. Если он увидит слой пыли и разруху - чувство декаданса лишь увеличится.  Поэтому магией приводишь все в порядок, прежде чем открыть дверь. Мархольд заходит и зовет тебя, вы встречаетесь в кухне, а от него пахнет мятой. Тебе нравится.
- Посмотрю завтра, - а пока разглядываешь его находку.
А пока разглядываешь его находку, быстро думаешь и ставишь чайник – состав подходящий для вечера.  Завариваешь чай, - это ты всегда любила, - а пока он настаивается, идете смотреть дом. Точнее Мархольд его осматривает, а ты наблюдаешь за ним.
А ты наблюдаешь за ним всю дорогу, а потом на кухне, когда вы в тишине пьете чай. Кажется, он теряется в своих мыслях, тебе нужно его вытащить оттуда. Ты думаешь…
Ты думаешь после того, как чай с мятой заварен и выпит, ты исследуешь дом от первого этажа до чердака снова. Любопытство – страшная черта, которая присуща тебе с раннего детства. Обходишь комнату за комнатой, в которых теперь царит порядок, рассматриваешь, думая о том, что помнили эти стены.. И время…
И время наедине с собой нужно Мархольду на первом этаже, все еще пахнущим травами. Именно поэтому ты решила совершить эту прогулку по уже пройденному маршруту. Возвращаешься в гостиную, чтобы увидеть его у окна, задумчивого. Да, явно не самое хорошее состояние, которое так и хочется назвать дождем. Что ж, после него же всегда идет солнце? Ты легко улыбаешься.
Ты легко улыбаешься, думая об этом, а затем быстро принимаешь решение. Перемещаешь из семейного замка большую коробку, заставляя ее магией в воздухе открыться. Ковер из цветных кругов опускается на другой, песочно-бежевый и пушистый, волчок рядом. Ты идешь к Мархольду, хитро прищурившись.
Хитро прищурившись, продеваешь пальцы в петли его джинсов, тянешь к себе. Целуешь легко, едва заметно.
- Сыграй со мной, ммм? – кивок в сторону игры.
Кивок в сторону игры, а потом еще один поцелуй, стирающий время и заставляющий тепло бежать по венам быстрее.
- На этот раз будет интересно, - тихо смеешься.
Тихо смеешься. Эта игра не будет такой, как предыдущая – в ней не будет неловкости и ограничений, которые заставили вас прекратить эту забаву на некоторое время то ли два, то ли три года назад, ты точно не помнишь.
- Но я все еще люблю выигрывать и играю нечестно, - делая шаг ближе, снова шепчешь, как тогда, в гостиной у камина. – Выиграть сможешь, ммм?
Снова шепчешь, как тогда, в гостиной у камина, хотя рядом снова нет никого. Оставляешь несколько поцелуев на его шее, а затем со смехом идешь к ковру, садишься вниз, скрестив ноги, запуская магией волчок.
- Тебе начинать, - ладонью на ковер.
Ладонью на ковер указываешь, ты всегда любила, когда игру начинал кто-то другой, потому что второй быть здесь забавнее.

Память – странная вещь, живущая не только в тех, кого принято называть людьми (по твоему мнению, чтобы называться так, не достаточно просто существовать, нужно еще что-то делать и обладать душой, но общество в большинстве своём над этим вряд ли думает). Тебе кажется, - хотя нет, ты уверена, что воспоминания хранит все.
Воспоминания хранит все – вещи, стены, земля и вода. Твоя мать, когда ты была совсем ребёнком, рассказывала легенды своей семьи, приговаривая, что не все старые сказки являются ложью. И ты в это поверила.
Ты в это поверила и знаешь, что Мархольд тоже слышал те же слова, что он тоже знает, что в них есть истина. Прикрываешь глаза, когда вы после изучения дома пьёте чай в тишине, вспоминая его слова о том, что то, как он себя чувствует здесь неправильно.
Неправильно, говорит он, а тебе кажется, что нет чего-то верного и нет, есть только размытые переходы от одного к другому, без границ. Вы – живое этому доказательство.
Вы – живое этому доказательство, ведь все границы, что были между вами до, вы сами себе внушили. Непростительная глупость, думаешь ты. Но лучше поздно, чем никогда, а вы вообще успели вовремя.
Вовремя… ты любишь успевать за временем, а для этого нужно внимательно смотреть по сторонам и очень быстро идти. Тогда не отстанешь. Тогда будешь жить.
Жить ты собираешься здесь и сейчас, беря его за руку, когда вы сидите друг напротив друга за деревянным столом с чашками. Сейчас время для ответов.
Время для ответов на вопросы, которые Мархольд задаёт. На его фразы, хотя не все из них тебе нравятся. Впрочем, то, что вы узнали, то, где вы сейчас, новая реальность прекрасно объясняют его состояние. Но ты бы не хотела, чтобы он долго оставался в нем. Видимо, это твоя задача – вернуть его из мира грустных мыслей.
- Мы можем узнать у отца, сколько они здесь прожили, - ты делаешь глоток.
Ты делаешь глоток чая, думая о том, что еще поищешь упоминания в доме – мало ли кто-то из его родителей вёл дневники? Записи о самом Маре? Нужно будет внимательно осмотреть шкафы хозяйки дома и стол в кабинете…
- Твои ощущения. Ты не прав. Они допустимые и объяснимые – это все для тебя новое, а семья у тебя была и есть. Ты просто должен принять и эту часть истории. И это не означает, что ты обязан ее любить или резко вспомнить. Ты был ребёнком, Мар, - пожимая плечиками. – Мы мало что помним из раннего детства. Каждый из людей. Ты просто стоишь на перекрестке, на одну дорогу, прошлую, уже не вернуться, но теперь ты знаешь, какой был пройден путь.
Поглаживаешь пальцами его по ладони, думая обо всем этом. Он не должен винить себя в чем бы их ни было.
- К тому же, не думаю, что кто-то из семьи хотел бы, чтобы ты чувствовал вину, которой на тебе нет. Твои родители не исключение, - родители…
Родители вообще никогда не хотят, чтобы их дети чувствовали себя плохо. Ты точно знаешь, ведь Эйлор и Беллона, - они настолько же его, насколько твои, это не меняется в твоей голове, - всегда ограждали вас от того, что может принести разочарование и другие негативные эмоции, и продолжают это делать даже сейчас, не смотря на то, что вы уже не дети.
Вы уже не дети, поэтому вам доверили эту тайну. Улыбаешься легко, вставая и уходя, чтобы дать ему все осмыслить, а затем вернуться с твистером и много говорить, подначивая играть – с плохим настроением всегда можно справиться какой-нибудь детской забавой.
Детской забавой эту игру назвать можно, если играть по правилам. Но, кажется, сегодня вы оба хотите нарушать их.
Нарушать их, как и все границы, думаешь ты, когда видишь его улыбку. Прикрываешь глаза, когда притягиваешь его к себе, а потом заводишь руки за его спину, чтобы скрепить в замок на его талии, не отпуская от себя ни на миллиметр, пока он не согласится сыграть, а чтобы добиться согласия быстрее, целуешь его.
Целуешь его, забывая про все ровно до момента, когда брат начинает переспрашивать и говорить, целуя кожу у уха и спускаясь поцелуями ниже. Ты чувствуешь его руки в своих волосах, поцелуи на коже, глаза закрываются и ты чуть отклоняешь голову назад,  выгибаясь навстречу его губам и  открывая шею, а руками сжимаешь ткань его рубашки. И думаешь о том, что, если бы брат не задал вопрос о том, что будет, если он выиграет (а это означает согласие, хотя еще немного и даже это уже не имело бы значения), до игры вы могли бы и не добраться. Поэтому, не смотря на желание забить на все и остаться в руках Мархольда, ты отходишь и садишься на ковёр, давая ему право первого хода.
- А что ты хочешь? Сыграем на желание, ммм? – улыбаешься, склонив головку на бок.
Улыбаешься, склонив головку на бок, наблюдая за его ходом и делаешь свой. Затем вереница новых шагов, каждый из которых не по правилам, вместо попытки не упасть – прикосновение. Ты улыбаешься, когда Мархольд целует тебя и вы падаете, а ты лишь крепче его обнимаешь, выводя узоры на его плечах.
- Суть многих игр не в победе, - проводя ладошкой.
Проводя ладошкой по его щеке, прежде чем обнять его еще крепче, перекинуть через него ноги и посмотреть в камин. Огонь гипнотизирует.
Огонь гипнотизирует тебя совершенно всегда. Ты отвлекаешься от созерцания только тогда, когда он снова говорит, а ты что-то напеваешь, прежде чем повернуться к нему лицом. Воспоминания… он все еще думает.
Он все еще думает о воспоминаниях этого дома, которые принадлежат ему и одновременно не его. Ты прикрываешь глаза, думая о том, что все это очень двойственно, но Мархольд прав – у вас много своих картинок из прошлого. Есть. И будет.  А он задаёт так много вопросов, как всегда, когда переживает. Ты приоткрываешь глаза, тянешься к нему;
Тянешься к нему еще ближе, тебе нравится касаться его, прикладываешь ладонь к его шее – пульс, тебе нравится слушать.
- Нам здесь будет хорошо, ммм. И здесь будут и наши воспоминания, смешанные со всеми остальными. Это – одна история. Наша. И мы ее полюбим, - касаясь щекой его щеки.
Касаясь щекой его щеки, а потом задумываясь о том, что вы уже здесь оставляете часть себя в этом времени. Это и есть создание воспоминаний. Чай с мелиссой и игра не ради победы. Но это всего лишь начало.
Всего лишь начало, думаешь ты, у вас еще впереди так много картинок, которые будут ассоциироваться с этим местом. Ты понимаешь, что время уже к ночи, что вам, для того, чтобы завтра начать новый день, нужно отдохнуть. Но в гостевую спальню ты идти не хочешь – тогда вы оба привыкнете к тому, что вы – гости, а этого делать нельзя, ведь дом ваш. Комната его родителей же тоже не подходит… Поэтому просто перемещаешь пару подушек и плед к вам на пушистый ковёр, к горящему камину. И тебе нравится эта мысль, провести ночь здесь.
Провести ночь здесь, у огня – создать еще одно воспоминание. Ты думаешь об этом, когда укрываешь вас пледом, а потом еще одна мысль приходит тебе в голову. Пожалуй, самое лучшее время.
Самое лучшее время сказать, чтобы разбавить декаданс в его голове чем-то еще. Пусть и тем, что он уже много лет знает. Ты привстаешь, опираешься ладошками на его плечи и смотришь в глаза, думая о том, что все правильно.
- Я тебя люблю, Мар, - легко целуя его.
Легко целуя его, после возвращая голову на его плечо. Простые слова, которые ты всегда ему говорила, он из знает. Только теперь с совершенно другим смыслом.
С совершенно другим смыслом ты просыпаешься утром от того, что шторы на окне не плотные, пропускают свет, а Мархольду хоть бы что. Ты вспоминаешь, что из окна одной из комнат видела небольшое озеро, знаешь, что магия поддерживает на территории дома и парка тепло, и в твою голову приходит совершенно чудесная идея.
Идея… раз ты не спишь, то почему он спит? К тому же, ты обещала, что не убежишь, в следующий (то есть этот) раз проснёшься с ним. Ты наклоняешься к Мархольду.
- Просыпайся, - шепотом.
Шепотом, который совершенно не даёт никакого эффекта. Говоришь громче – тоже. Только руки сильнее притягивают тебя к нему и обнимают.
- Мне вот интересно… ты спишь или обманываешь, ммм? – со смехом.
Со смехом, который серебром отлетает от стен. Он же хотел, чтобы вы наполняли дом воспоминаниями? Тогда, кажется, нужно делать именно это. Пусть и не так, как планировала изначально.
- Мар, ммм, - наклоняешься и целуешь.
Целуешь, чтобы проверить, спит он или нет, улыбаешься сквозь поцелуй, вытаскивая волшебную палочку и перемещая вас прямо в воду. Выныриваешь и смеёшься.
- Неужели тебя всегда нужно так будить? Озером? – все еще смеясь.
Все еще смеясь, ныряешь под воду, чтобы выплыть недалеко от него. Пожалуй, этот вариант похода к воде даже лучше, чем тот, который был изначально.
- Как хочешь провести день? – ложится на воду. – Ты говорил, здесь была вишня? Нам нужно собрать ягоды.
Ложишься на воду, которая тёплая, магия и здесь. И смотришь вверх, напевая какую-то песенку, формируя новую мысль для дня.

Отредактировано Adelheid Fawley (2017-11-21 13:22:56)

Мархольд говорил вчера, что ему нравятся палаточные городки, это было каким-то воспоминанием из детства, но вчерашним вечером приобрело совершенно новые оттенки. Пожалуй, ты тоже их любишь. Особенно просыпаться.
Особенно просыпаться в них, видя, что подушка куда-то отброшена, - далеко в сторону и спасибо, что не в камин, - и осознавая, что мирно проспала всю ночь на плече Мархольда, чувствуя его руки на себе. Ты легко улыбаешься, прежде чем начать его будить.
Прежде чем начать его будить, ты смотришь в угольки в камине, который вчера отбрасывал блики на вашу кожу. Смотришь и думаешь, что тебе нравится наблюдать за тенью и светом на нем. А потом понимаешь, что лежать больше не можешь.
Не можешь – пора вставать. И начинаешь будить Мархольда, который явно или спит, или претворяется спящим. Не зря же матушка столько лет не могла добудиться его в каникулы, когда нужно было куда-то пойти, - впрочем, визиты были противными, - или что-то в этом духе. Ты начинаешь думать, что все дело не в беспробудном сне модели «Спящая красавица», а в маленькой хитрости.
В маленькой хитрости, в которой Мархольда никто не заподозрил – разве может такой хороший мальчик обманывать родителей и пробовать избежать необходимого, хоть и неприятного? Конечно, нет, думали все. Но Мар всегда был и остаётся Фоули, значит, ответ должен быть противоположным. И боги знают, на сколько ты любишь в нем эту хитрость, которую он умудряется скрывать. Но…
Но против любой хитрости есть другая. Ты целуешь его, чувствуя, что его пальцы запутываются в твоих волосах. Значит, все же хитрит. Но эта мысль теряется, когда поцелуй становится глубже, но… идея есть идея.
Идея есть идея, и поэтому, пока сознание окончательно не растворилось в прикосновениях, ты перемещаешь вас в озеро, выныриваешь из воды, смеясь, слыша смех Мархольда. Кажется, еще одна история в «копилку» этого дома. Лежишь на воде, когда он оказывается рядом и обнимает, а ты довольно щуришься – пожалуй, утро прекрасное.
Утро прекрасное, но слова Мара о пробуждениях заставляют тебя рассмеяться, приоткрыв глаза, прищуренные от солнца – все же магия очень полезна, можно создать свой собственный климат на отдельном пространстве, чуть приблизив лето.
- Понравился больше? А просыпаться ты хотел меньше, - дразнишь.
Дразнишь, уже зная, что он не спал, просто не хотел себя выдавать. Смеёшься звонко и чисто, думая об этом.
- Так вот что ты делал, когда мама не могла разбудить тебя часами перед визитами к самым нудным коллегам отца, - закатывая глаза.
Закатывая глаза, вырисовываешь на его руках узоры. Вот они, маленькие детские тайны, которые так забавно раскрывать и вспоминать.
- Ммм… а озеро… будем смотреть на твоё поведение, - вот уж точно угроза.
Вот уж точно угроза, ты бы ещё пару раз с удовольствием сбросила бы вас обоих в воду – это даже весело. Но, пожалуй, в следующий раз стоит предупредить Мархольда о возможном полете и необходимости задержать дыхание.
- И доброе утро, ты прав, - тянешь к нему руки.
Тянешь к нему руки, чтобы обнять и поцеловать, это становится таким правильным и нужным. А потом задаёшь ему вопрос о вишне, которую он видел где-то в саду, а Мар напоминает о том, что ты хотела осмотреть все на наличие других растений. Определенно, это стоит сделать – сознание зельевара обязательно захочет узнать, что у него есть под рукой. А Мархольд вспоминает о такой никчемной вещи, как работа, ты фыркаешь.
Ты фыркаешь, но понимаешь, что он прав – если вы хотите задержаться здесь подольше, то вам обоим следует подстраховаться.
- Сову отправим отцу, дальше он разберётся, - к тому же тебе кажется, что Эйлор готов к такому развитию событий.
Эйлор готов к такому развитию событий и даже поможет, хотя обычно не поощряет бездумных прогулов, тем более некоторых рабов Министерства, которые тоже хотят задержаться вне стен этой психбольницы-филиала Мунго, но в этот раз поможет. Он знает, что причины есть, и понимает, что лучше вам со всем разобраться.
Разобраться можно и чуть позже. А предложение завтрака как раз кстати. Киваешь головкой, понимая, что в доме продуктов нет – будете перемещать из замка. Ты думаешь о том, что можно оттуда взять несколько ростков йоркских роз и посадить здесь. Как будто соединить два дома вами воедино.
- Отличная мысль, - по пути…
По пути находишь зверобой и мелиссу, ромашку и виноград. Срываешь все это, вручая Мархольду, а по приходу домой ставишь все это в вазу – вечером из этого сделаете чай, а сейчас украсит стол, наполняя дом ароматом трав. Пока же кофе…
Пока же кофе, которое варит Мархольд, смотря по пути какую-то книгу. Забрасываешь в турку пару палочек корицы для вкуса, а он даже не замечает – поглощён чтением. Ты перемещаешь из замка завтрак с бельгийскими вафлями, фруктами и сиропами, а он все еще читает. И ты сначала смотришь удивленно, а потом звонко смеёшься, когда он показывает тебе предмет своего любопытства. Серьезно?
- Пирог? Ты шутишь? – сквозь смех.
Сквозь смех, понимая, что он явно не шутит, от чего смех становится громче. А потом нервным: Мархольд и зелья – это отдельная тема.
Мархольд и зелья – это отдельная тема, заслуживающая отдельной графы в учебниках «Так делать не надо», а уж сколько котлов безвинно пострадали, когда он пытался сварить что-то… а сколько домовиков трудились потом над тем, чтобы отскрести кухню. А тут на тебе – пирог он хочет испечь сам.
Хочет испечь сам и полон энтузиазма. Ты разливаешь кофе, вручая ему чашку, - мало ли напиток успокоит, - и сама делаешь большой глоток. Приятная горечь обжигает, а ты внимательно смотришь на Мара, горящего энтузиазмом и желанием приступить к делам. Закрываешь глаза, считая до пяти, а потом снова смеёшься.
Смеёшься, когда он оказывается рядом, садится на корточки и, касаясь, говорит о том, что обещает выполнять все указания точно в срок.
- Точно? – а если ты будешь отвлекать…
А если ты будешь отвлекать… но фразу оставляешь в подсознании, решая, что это будет забавно, печь пирог. В итоге позавтракав, вы идёте за вишней, набирая ее много. У тебя обмазаны руки, - одна ягода в таз, десять в рот, закон с детства, - но ты очень довольна. Ягоды кислые, как ты любишь. Но пора начинать.
Пора начинать. Сначала вы оба очищаете ягоды от косточек, - их количество явно уменьшается, потому что детский закон ты соблюдаешь, Мархольд тоже, - но все еще много. А потом вы переходите к тесту.
- Отмерять будешь сам, - пусть он творит, а ты посмотришь. – Начнем?
Начинаете, ты следишь, по пути давая ценные указания и не очень ценные комментарии к тому, что он испачкался в муке, за что получаешь этой самой мукой и отвечаешь ему со смехом, бросая горсть и в него. Пока он создаёт тесто, продолжаешь есть ягоды, оставшиеся формируете в начинку, закрывая сеткой не очень аккуратной, - ажурное вырезание теста не входило в программу вашего образования, - а Мархольд ставит в духовку.
- Только проверь, чтобы температура стояла указанная, - это как зелье варить.
Это как зелье варить – сила огня тоже очень важна, как и помешивание. Но здесь вам остаётся только ждать.
Ждать, а ты смотришь на руки и остаток ягод в тарелке, они красные, кислые… и ты вспоминаешь об алом цвете и улыбаешься, пролазя под руку Мархольду, все еще обсыпанного мукой, - слишком уж он внимательно наблюдает за духовкой, ощущение, что и не отойдёт от нее, будет держаться за ручку, если не отвлечь, - загораживая обзор.
Загораживая обзор, чертишь рукой в вишневом соке ему по губам, - он же желал проверять много раз, идёт ли ему цвет, - а потом по шее, до ткани. Сок въедлив, но кого это беспокоит…
- Все же красный тебе идёт, ммм, - обхватываешь его за шею.
Обхватываешь его за шею, мысленно прощаясь с его футболкой, которую уже не спасти, твоя рука все еще алая, - и целуешь. Духовка подождёт, у вас есть время, которое обозначено в рецепте.
- Следи за временем, - на секунду разрывая поцелуй.
На секунду разрывая поцелуй, чтобы снова его начать, чтобы чертить руками в алом соке по его коже. Пожалуй, печь пироги, действительно, тебе начинает нравиться.