#1 Ileana Cosânzeana
Моя мама серце добре має
Мій папаша мають магазин
И вони меня не обіжають
Бо один у них я шикарний син

ТОГДА
— Уа-уа, не хоцу касу, уа-уа, неть, неть, — раздавалось по всему дому и, что важнее всего, по всей улице, врываясь в опрометчиво открытые окна соседских сооружений.
Если учитывать, что сооружения находились на порядочном расстоянии от изначального источника крика, коим являлся небольшой и в меру скромный особнячок, отделенный от других жилых домов пышным садом с лавочками и небольшим фонтаном, то можно было представить мощь этих самых возгласов, схватиться за голову и преждевременно облысеть.
У Манфреда, золотого мальчика и единственного наследника четы Кастерли-Рок, голос прорезался очень рано. И пусть сама чета считала этот факт благодатным предвестником зажиточного будущего. Сами родители поднялись на торговле артефактами, хитрых схемах и умению выкрутиться, а значит особенной чистотой крови не обладали. Отсюда и манеры, отсюда и белье, сохнущее на витом изысканными узорами балкончике особнячка.
Однажды, отдыхая от полуденной жары у небольшого фонтана – признака всяческого достатка, миссис Кастерли пыталась уговорить сына не лезть в него полностью, ведь мистер Рок только сменил ему мокрую одежду на сухую, но попытки эти оказались тщетными, и тогда разразилась истерика. Такой вот всеобъемлющей истерики магический свет не видывал, пожалуй, с 1854 года, когда юная Гвендолин Майзли отказалась стричь слишком уж отросшие волосы и заперлась в башне с твердым намерением позволить птицам плести в волосах гнезда. Но это уже совсем другая история, а в нашей у калитки сада появилась пожилая и добрая на вид старушка, которая протянула орущему Мэнни погремушку.
Маленькие жадные ручки потянулись к диковинной вещице, которая представляла собой небольшую полую булаву с одного конца и маленькое зеркальце с другого. Каждый раз, когда ребенок крутил вещь, она издавала приятный тарахтящий звук. Но Манфреда заинтересовало именно зеркальце, в которое он и уставился.
— Ишь, погляди, любуется собой, — заключила женщина, — сразу видно, кого в жизни любить будет больше других.
— Ох, ну бросьте, — встрепенулась мать, — это совсем не значит, что…
— Конечно, не значит, — тут же согласилась женщина, а затем незаметно достала палочку и кое-что прошептала, пока миссис Кастерли умилялась спокойствию сына. – Конечно, не значит, — повторила она и исчезла из виду, скрывшись за пышной растительностью прежде, чем успела принять благодарность.

СЕЙЧАС
Дело Илеаны процветало, заказов было не так много, чтобы она не справлялась с выполнением к оговоренным срокам, но галлеонов у нее всегда хватало на то, чтобы не нуждаться. В определенных кругах «Амортенция» уже набирала популярность, бытовало мнение, что тем, кто носит платья из этого салона, не нужно никакое зелье, будто бы  амортенцией пропитаны нитки, которыми шьет Косынзяна. В этом вейла не спешит никого разубеждать, хотя сама бы никогда такого не делала. Но чем больше шумихи вокруг – тем лучше.
Сегодня больше не предвиделось заказов, и Илеана погрузилась в любимое дело с головой, заговаривая золотистую нить, которая ложилась причудливым узором у линии декольте, подчеркивая богатство убранства и пышную золотистую шевелюру будущей обладательницы роскошного наряда. Чем короче платье, чем прозрачней юбка, тем больше популярность… Наверное, так и было, сама вейла никогда не стремилась выпячивать свою природную привлекательность. И речь идет совершенно не о даре (или, скорее, проклятье), который она получила по праву рождения. Здесь имеется в виду ее обаятельное лицо с милыми веснушками.
Сам дар вейлы она старалась подавить. Шитье было тому прекрасным подспорьем. Что-то типа медитативной техники, погружение в детали, успокоение нервов. Пока это работало, но кто знает, какие испытания для ее нервной системы таит этот полный неожиданностей мир.
Звуки мужского пения донеслись до Илеаны задолго до того, как дверь в ее ателье открылась и на пороге показалась статная, хорошо сложенная фигура в обтягивающих брюках, шелковой рубахе, у которой недоставало несколько пуговиц сверху, и пиджаке, в петлице которого красовалась белая роза.
В той песне, хотя вейла и не вслушивалась, говорилось что-то о том, что мать поющего имеет доброе сердце, а папаша имеют магазин. Также родители не обижали отпрыска, т.к. он у них был единственным чудесным сыном.
Если не это могло насторожить девушку и заставить ее относиться к человеку скептически, то что же?
— Приветствую вас в вашем дому! – раскатистый громогласный и приятный (что уж скрывать) на слух голос мужчины нарушил молчание так же грубо, как и органично.
Очень странно, но в нем была некая двойственность – он отталкивал буквально сразу же, но глаз отвести было невозможно.
«Нет, это не чары, — подумала Илеана, здесь что-то другое.»
И это самое другое пробудило в ней интерес, противоборствующий желанию сей же час выгнать мерзкого типа на улицу.
— Я слышал, вы делаете сексуальные наряды, — он вышел из тени на свет, что позволило разглядеть мужественный подбородок, точеные, будто из мрамора, черты лица, русые кудри и голубые, как норвежские фьорды, глаза, источающие столько обаяния, на сколько вообще был способен живой человек.  – Это как раз то, что мне нужно, что-то сексуальное. Но достойное. У человека должна быть форма, понимаете, кралечка? Форма! Это то, что делает человека. А формы нет, — он развел руками, — и человека нет.
Внезапно на стол опустился мешочек со звенящими галлеонами. Видимо, этот господин был человеком дела, несмотря на то, что и за словом в карман он не лез. И пусть это слово было странным и несуразным, оно имело место быть и эффект некоторый производило.
— Меня зовут Илеана, — сообщила владелица модного дома, — не кралечка или как-то там еще, а Илеана, — она выглядела строгой, почти суровой, и сопротивляться было бесполезно.
А посетитель и не собирался, он добродушно улыбнулся, отчего на душе стало необычно тепло, и сообщил: — Манфред, но можно просто Мэнни. Мы сегодня снимем мерки или когда?
Вообще-то у нее были дела, вообще-то ей хотелось отказать, но было в нем что-то такое, что заставило согласиться, взять палочку, самопишущее перо и пройтись пальцами по атлетически сложенному мускулистому телу этого высокого красавца, игнорируя все его ремарки типа «вот тут пусть обтягивает, а тут я хочу эмблему со львом и чтобы у него грива такая вот…а тут гульфик чтобы…».
Когда дело было сделано, Илеана поймала себя на мысли, что дает слабину, что защитный барьер опускается и она не способна контролировать свои чары. Первое желание в такой ситуации – вытолкать посетителя и взять себя в руки, но сейчас ей стало чуточку интересно. Это наша природа, мы всегда испытываем интерес, когда не следовало бы.
Девушка подняла глаза и увидела полный обожания взгляд. Мэнни облизнул нижнюю губу, подмигнул и пригладил волосы.
«Вот оно! Теперь ему пора.»
Однако, проследив за его взглядом, Илеана быстро поняла, что смотрел Манфред не на нее, а на свое отражение в зеркале.
— Ну все, миледи, мы закончили, я вернусь в четверг за костюмом, и помни, чтобы грива была во, — он показал руками какая именно, а затем указал пальцем на свое отражение, — а с тобой, красавчик, я еще не закончил.
Дверь скрипнула, в ателье остались только работы хозяйки, нитки и всевозможные ткани. Удалялись звуки мужского пения, медленно закрывалась челюсть Илеаны, дабы не привлекать лишнее внимание насекомых.