Все было феерически хуево.
Вот прям, невероятно, удивительно, поразительно в жопе. Алекс открывает глаза, видит мир вокруг и тот факт, что ему не удалось этот мир удачно выпить, и закрывает глаза, пытается проанализировать свои действия, найти ошибку и в следующую попойку таки преуспеть. Эта самая попойка, скорее всего, будет уже сегодня вечером, а может, и раньше, если он найдет где-то бухло среди белого дня.

Причина такого жертвоприношения своей печени беззаботно смотрела на Крама с полки, улыбалась ему с колдопленки и показывала средний палец, когда замечала, что на нее направлен колдоаппарат. Алекс не помнит точно дня, когда сделал это колдо, но было это, наверное, осенью - за спиной Нормана падают листья, и все деревья словно горят закатными цветами, а сам Норман замотан в теплый пестрый шарф. Крамовский, конечно же, шарф, потому что Ламбрехт никогда бы не приобрел себе такое вырвиглазное творение моды, а Саша, наоборот, любил все, что привлекало внимание, все, что выбивалось из общепринятого, что-то внезапно-ярко-блевотное. Прямо как его душа, ха.
Его шарф. Это такая мелочь, но уже в который раз за последние несколько дней Крам цепляется за нее сознанием, потому что это как один из тех маленьких знаков, которые Алекс пропустил. Норман носил его одежду, спал в его постели, читал его книги, всегда стоял на первом месте крамовских приоритетов, и все же Саша тупил, так безбожно и откровенно тормозил, водил к себе сомнительных парней, зависал со всеми подряд в поиске какой-то разрядки и потчевал свой эскапизм постоянными поездками в разные концы света, и не понимал, блять, не помнил, что все его существование находилось так рядом, хоть руку протяни через смятые простыни, задержи пальцы на запястье и послушай пульс, да и поймешь, что под него бьется кровь по твоим венам.
Он знает теперь. Вспомнил все, что произошло почти четыре года назад, когда он сбежал, как последний идиот, с квартиры на Паффапод драйв, и поймал первый портал на Францию, сбросил вещи на наскоро купленную квартиру и отправился в Нормандию, в какую-то мерлином забытую глубинку, нашел ведьму... Остальное - история, но закончилась она так хуево, что печень его теперь отдувается за то, что мозг наконец стриггерило, когда Вероника произнесла вслух настолько очевидную, но такую неновую информацию о том, что хоп-хэй-алалей, ты влюблен в Нормана. После этого его сознание ушло в астрал, а вернувшись, сообщило, что в молодости (в восемнадцать, точнее, окей) Саша решил, что будет охуительной идеей больше никогда не позволять себе быть счастливым, и поэтому заставил себя свалить через океан и напиться зелья, и, даже если тогда у него был шанс признаться во всем Норману и получить какой-то удовлетворяющий его ответ, то теперь Ламбрехт для него - как суша для Кальмара.
Саша осознает это, и принимает, но легче не становится, потому что у него внутри словно открылась воронка, которая засасывает все на своем пути, ему так больно, что он лезет на стены, что он пытается запить это дерьмо водкой, и именно поэтому уже четвертое его утро начинается с пересохшего рта и пробуждения на балконе. Сегодня его разбудил детский смех с соседнего балкона, и Краму настолько было стыдно показываться перед Ариэль и Ричардом в таком состоянии, что он в позе осьминога заполз в гостиную, а оттуда - в ванную, под холодный душ, упиваться своим позором.

И теперь он, будучи в более-менее приличном состоянии, пытается понять, где же ему сегодня нахуяриться и с кем, потому что пить в одиночестве слегка поднадоело, да и возможно, компания сможет помочь ему разобраться во всем мусоре внутри головы, разложит по полочкам и покажет выход. Ну или хотя бы просто донесет до дома.
Ответ на достаточно банальный вопрос о том, где достать алкоголь в два часа дня приходит настолько быстро, что Саше слегка даже стыдно, что он сразу об этом не подумал.
Два слова - Лютный переулок. Еще одно слово - Брэйди. Плюс еще слово - водка. Он видит наполовину пустую бутылку на столе, и перестраивает свой мозг на более оптимистичный подход - бутылка наполовину полная. Полная водяры! В его голове эта фраза почему-то звучит голосом дяди Юлия, который, при всей своей интеллигентности и жеманности, был никогда не против похлебать беленькой, и Саша улыбается, вспоминая свои веселые подростковые годы. Ассоциативный ряд сразу же подкидывает мысль о том, что именно тогда он встретил Нормана, и ему уже не весело, ему снова хочется завыть на луну, поэтому он накидывает куртку, хватает бутылку и выруливает из квартиры.

Он надеется, что его никто не узнает, когда поворачивает к Лютному, потому что он ему было насрать, что о нем пишут в газетах, но попади какой житель этого милого места на колдографию рядом с ним, то его и пырнуть могут - тут часто шастали люди, не желающие светиться, и свое лицо на передовой какой-то желтой газетенки им вот никак не хотелось видеть. Дурсль вот, например, уже издавал странные звуки каждый раз, как случайно попадал на колдографии рядом с Крамом. Саша не понимал, почему он так злится, потому что ему всегда везло попадать на журналистов с хреновыми фотоаппаратами, потому что Уэйдовские глаза всегда выходили размытые и как-то засвеченные - то ли водка была паленая, то ли Дурсль просто был не фотогеничным, но тем не менее.

Ему везет, и никто его не останавливает на пути к квартире Брэйди. Он стучит четыре раза и отпивает глоток водки прямо из горла, пока ждет. Напиток обжигает, но вместе со вкусом приходят ассоциации забытья, и поэтому он делает еще один.
Дверь открывается и Крам пытается засветить своей лучшей улыбкой-с-обложки, но выходит какой-то обдолбанный оскал.

- Брэйди, зая, все хуево, и в этом мире беспросветного дерьма я пришел подарить тебе луч надежды, свободы, избавительства!, - у меня есть водка.