убей меня
внезапно гаснет свет
Пьяно смеётся и ловит себя на слегка истеричных осколках в голосе; шаг влево — шаг вправо — убит. Замолкает и тянется к рюкзаку. Хочешь вот так удивить, впечатлить, а манёвр твой налету ловят, даже почти обидно, хотя, если честно, [на самом деле] и чуточку — нет.
нервно курит балерина в пачке сигарет
Молния поддаётся не сразу, но когда руки его, наконец, побеждают вредный замок, проще становится жить. Это, может, всего только алкоголь? Или пружинка та, что где-то под сердцем туго закручена, что начинает нервно дрожать, когда что-нибудь этакое начинаешь нести, вот, например, пристаёшь к незнакомцам в баре, вот, например, тянешь им [хотя он, вообще-то, один, и даже в глазах пока не двоится] радужный пластырь с подвижным единорожком, когда ухмыляешься, вдруг осмелев:
— Раскусил. Не должна.
миллиарды звезд сошли на нет
с тех пор как мы с тобой на ты
Не спросив позволения, вдруг соскакивает на «ты», словно с приятелем давним за жизнь встретился перетереть, а ведь даже имени не узнал, своё-то назвал, а его не спросил, нехорошо получилось, а им ли не наплевать? Сдаётся сразу пружинка, лопается, задевает сердце немножко, стесывает кусок — да мяса ему не жалко, подумаешь, покровит слегка, глобально же ничего не сменится.
тянутся хвосты
Пластырь упорно радугой дикой тошнит прямиком на барную стойку; вдуматься если, в сравнении с этим кровь ещё ничего, но слова уже сказаны, сделано дело, а впрочем, ещё не совсем.
— Обработаю, погоди, — решительно говорит, стараясь преодолеть все препоны, что встречаются на пути у смешанных с жидкостью огненной слов, отводит глаза от камней поспешно, загривком чувствуя, что пропал и выдал себя, и вот уже получается, будто бы он помогает не просто так, а ведь он подумал об этом раньше, ещё до того, как увидел камни, но кому теперь это докажешь, да и зачем же, собственно, распаляться, Лютный ведь — не Паффапод драйв.
беспощадно в небе светит солнце у тебя над головой
Рюкзак отпускает с миром платочки бумажные, местным тряпкам Санджей бы не доверился при смерти даже, и зелье для обработки ран, для заживления было ещё, да закончилось, не пополнил ещё запас, и забавно ведь: что нет его больше, помнит, а когда и кому ушло, уже нет, издевается над ним память, весь мир [если честным быть] берёт его на слабо, а он ведётся, подобно упрямому идиоту. Так что ж...
Упаковка и склянка с зельем поглядывают на Майлза с хитринкой из отсвета ламп. Санджей думает, руки помыть бы, да только что толку здесь это делать, в уборной заразы больше найдёшь, чем сейчас её есть на коже, придётся на страх и риск перебиться как-нибудь заклинанием, и готов он уже начать, да не решается только, не получив чётко выраженного согласия; нахальство его, недавно яркими красками полыхавшее, забивается полотенцем мокрым поглубже в грудную клетку. Каждое из состояний накрывает его солёной волной прибоя, как будто о скалы отвесные разбиваясь, а затем также твёрдо и неотвратимо назад возвращается, словно бы не было ни удара, ни пены, ни проблеска мысли опасной.
всё на свете из пластмассы
и вокруг пластмассовая жизнь
— Не местный, — повторяет он эхом, ведёт головой лохматой, — страдаю. Как и положено в двадцать лет, когда все клапаны идиотской мышцы истерзаны в хлам, — улыбается-усмехается-скалится, точно так же, приливами и отливами, лицо его своей жизнью живёт, отражая намного больше, чем Саммерби замечает, — напиваюсь банально. Эффективно? Не очень. — «Зато сам с собой говорю, хотя отвечаю, вообще-то, ему», — Но всё равно, знаешь, почти приятно. Это как ранку царапать, и больно, и что-то в этом определённо есть.
Рассекреченный, он уже не пытается коротко говорить, и заикается, и запинается, и тянет местами слова, путается и спотыкается, но говорит, и, кажется, что-то цельное, почти связное, возгордился бы, да не хватает уже гордыни.
солнце светит мимо кассы
прошлогодний снег еще лежит
— Провинился, со всеми бывает, а чувство такое, как будто лечу в огромную мясорубку, — почти не надеясь, что объяснение принято, повторяет заказ, обнаружив вдруг, что остался с пустым стаканом, — тут бы домой вернуться, ну как домой, в общежитие, покаяться да стерпеть, но жжётся и колется, я не ругани ведь боюсь, ругаться она не будет, а просто расстраивать не хочу до боли, и как-то всё это бесконечно... стрёмно.
Санджей выдыхает, с изумлением замечая, что вытянул из кармана заколку и вертит снова в руках, фыркает, головой качая; ну вот, оттянул, называется, разговор, обработал, называется, рану. Пальцем трепетно, нежно скользит по тёмному камушку на заколке.
и снова мимо кассы
тень забилась в угол и дрожит
— Я обещал, понимаешь? Найти что-нибудь вот под это. С таким же камнем... Обошёл весь город, да не делают таких украшений нигде, хоть заказывай; да я бы и заказал, но камень мне не найти. Даже наткнусь если чудом каким, всё равно уже не сегодня всё это будет, сегодня с пустыми руками вернусь, а Доркас расстроится.
Передёргивает плечами, становится на кота немного похож, кривит лицо неосознанно, как будто бы от зубной боли.
— Можно подумать, то что я тут сижу, напиваюсь, спасёт ситуацию, по-хорошему бы подняться да к ней уйти, придумать что-нибудь по дороге, чтобы вину загладить; спасибо, — это уже бармену, как и лёгкий кивок, и новый глоток, и говорить становится тяжелее, но закончить как воздух необходимо, — но не могу, потому что слабак и трус, а тут такой повод ещё задержаться — кровоточащий ты...
и дело вовсе не в примете
только мертвый не боится смерти
И снова смеётся, хмельной, невесёлый, снова звучит почти жутковато, как настоящий псих.
— Что-то меня понесло, извини, — тон, действительно, виноватый, насколько это теперь возможно, — всё это ерунда, а я тебе вывалил тут, не спросив. Давай свои лапы, хоть притворимся с тобой, что люди [частично вроде] приличные.
вдоль дорог расставлены посты[icon]http://se.uploads.ru/DhfwY.png[/icon][status]на грани[/status]
Отредактировано Sanjay Summerbee (2018-01-03 03:57:40)