Вечер среды, и в клубе поразительно тихо. С пластинки, играющей в граммофоне, что стоит на сцене, негромко звучит хрипловатый голос Мэрилина Мэнсона, привнося ещё немного меланхолии в атмосферу. Сегодня владельцы клуба не прилагали даже усилий для изменения интерьера, оставив большой зал первого этажа таким, как он выглядел всегда: насыщенным зеленой листвой, переплетениями ветвей деревьев вдоль стен и на потолке, юркими белками и очаровательными белыми кроликами (иллюзиями оных, конечно), и даже небольшим водопадом, сбегающим с площадки зоны чилаута вниз, к танцполу, и растворяющимся будто бы в воздухе, так и не намочив ноги танцующих. Зачарованные бабочки, порхающие под потолком в бутафорских ветвях и периодически спускающиеся вниз, мельтешат переливами красок, и Адонис, уныло сидящий за барной стойкой, развлекается тем, что прицельными щелчками отправляет их в ускоренный полет обратно. Рианнон протирает стаканы, редкие посетители заняли столики в зоне чилаута и, будто бы назло, говорят слишком тихо, не требуют поставить другую пластинку и даже не заказывают больше алкоголь.

Скука редкостная. Будто бы вся Магическая Британия разом забыла выражение "среда — маленькая пятница", предпочитая отсиживаться этим чудесным майским вечером дома, посвящая время семье, любимым, быту — в общем, всему тому серому, скучному и повседневному, чего так редко, но метко не хватало Адонису.

По-хорошему, стоило бы сменить пластинку на какую-нибудь Ники Минаж и пойти одиноко потрясти попой посреди пустующего танцпола — если не развлечься самому, то хоть поднять настроение клубу тихонь, определенно проводившему собрание в "Неблагом дворе" этим унылым вечером, но Адонису было слишком лень. Сейчас бы исчезнуть, покинуть это место, напоминающее застывший во времени волшебный лес, оказаться где-нибудь в маггловском мире среди железа, резких граней и острых углов. Атмосфера клуба сегодня действовала наиболее усыпляюще и нарочито успокаивающе. Отвлекаясь от бабочек, он принимался донимать Рианнон.

— Вот представь, была бы ты магглой. Ну не смейся, Ри, просто представь! Жила бы где-нибудь в высотке из стекла и бетона, в детстве ходила в обычную школу, где учат какую-нибудь математику, химию и основы религии. Потом бы родители подкопили бы денег и отдали тебя в Оксфорд — это такое высшее учебное заведение, страшно пафосное и похожее на Хогвартс, — изучать что-нибудь подходящее для современной девушки, вроде социологии или экспериментальной психологии, — у Адониса были знакомые с обоих отделений, — представь, как бы изменилась твоя жизнь?

— Да никак, — племянница смеется и наливает себе бокал сливочного пива, — я бы выкрасила волосы в розовый, бросила учебу, сбежала из дому с парнем, приехавшим в Британию из другой страны, и устроилась работать барменом в какой-нибудь ночной клуб, — отхлебнув пива и облизав усы из пены, она выразительно окидывает взглядом полутемное помещение, — вроде этого, только гораздо скучнее.

— То есть, сделала бы тоже самое, что сейчас, но без магии? — участливо уточняет Адонис с нарочитым вздохом.

Жизнь магов порой ему ужасно претит: способные на настоящие чудеса, те тратят жизнь непонятно на что, а огромный, прекрасный мир тем временем просто ждет их за порогом. Но они ходят одними дорогами, читают одни и те же газеты, настолько закостеневшие в своем привычном болоте, что скоро порастут мхом и, соляными столбами стоя посреди Косого и Лютного переулков, будут обсуждать те же новости — кто победил в Чемпионате мира по квиддичу и как политика Министерства влияет на них, простых обывателей. Скука. Эйвери начинает понимать, почему уехал из Британии в восемнадцать. И абсолютно не понимает, почему торчит здесь сейчас.

Только он собирается предложить племяннице бросить всё, взять билеты на самолет и рвануть заниматься ночным серфингом на Мальдивах или Галапагосах, как камин ярко загорается зеленым, выплевывая высокую фигуру. Адонис переводит взгляд в ту сторону, видя приближающегося к нему Фобоса Селвина.

— Опять он, — выдыхает почти неслышно Эйвери себе под нос, но Рианнон, подлая мелкая пакостница, уже излишне радостно, практически вскачь, двигается вдоль барной стойки ему навстречу, чуть ли не объятия раскинув. — Привет, незнакомец, — вяло машет ему рукой с зажатой в ней сигаретой Эйвери, не делая попыток слезть с барного стула или хотя бы принять чуть менее расхлябанную позу. Он затягивается и, пялясь в стену, бездумно пускает колечки дыма пухлыми губами.

Гость останавливается совсем рядом, и Адонис, краем глаза заметивший что-то очень для себя непривычное, поворачивается к нему, и выдыхает дым прямо в красивое лицо.

— Отлично выглядишь, — отмечает он с небольшим удивлением, когда сумевший-таки привлечь к себе внимание Фобос дает себя рассмотреть. А посмотреть определенно есть на что, ведь сегодня Селвин, всегда затянутый в неприступную броню строгих и потрясающе скучных костюмчиков (откуда только деньги на них берет?), почему-то решил изменить привычному стилю маминого ботаника, папиного отличника и поверх простой белой рубашки надел кожаную черную куртку-косуху, узкие черные же брюки, уходящие в тяжелые ботинки. Будто бы слизал прикид с привычного ему, Адонису, только с какой целью?

— Тебя что, стилист покусал? Или ты настолько сильно проникся нашей музыкой, что решил удариться в рокеры? — на удивление, Фобос совершенно не производит впечатления человека, который чувствует себя неуютно из-за столь резкой смены имиджа, а должен бы.

— Стопку огневиски, — ошарашивает в очередной раз Фобос, тихоня-Фобос, который и вино-то пьет маленькими глоточками и за вечер не опорожняет даже одного бокала.

Адонис переглядывается с племянницей, которая пожимает плечами, наливает алкоголь и, увидев какое-то движение за столиками, мчится туда, оставив их наедине. Эйвери затушивает сигарету в пепельнице и, молча наблюдая за тем, как Фобос, не поморщившись, пьет огневиски залпом, не вполне понимает, что стоит сейчас говорить и стоит ли говорить вообще. Это ведь просто очередной вечер в компании Селвина, душащего давно уже вполне ощутимым обожанием, но не позволяющего подобраться к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Иногда, когда Адонису совсем скучно, он делает попытки флиртовать со своей самой преданной фанаткой, как окрестили Фобоса остальные участники группы, но каждый раз натыкается на скучные ответы и это обожание в глазах, от которого всегда слишком неловко настаивать и продолжать разводить этого несчастного девственника, который даже из простых объятий ускользает с упорством угря.

Вместо того чтобы уже почти привычно сесть где-нибудь неподалеку, Фобос цепко хватает его за руку и тянет за собой, стаскивая со стула. Эйвери хмыкает: вечер явно перестает быть томным, играя новыми красками. И почти покорно идет за осмелевшим Селвином, который, кажется, решился на что-то крайне важное и страшное для себя, раз предварительно набирался смелости у огневиски. Он бросает короткое: — Веди.

И вампир, прежде чем утаскивать в логово жертву, явно испытывающую небывалый подъем душевных сил, решает проявить немного эмпатии и провести что-то вроде сеанса психоанализа перед большим зеркалом, которое как раз висело в гримерке. Ему определенно импонирует новый Селвин, и даже хочется приложить некие усилия, чтобы тот не вернулся к привычному образу бледной моли.

Отредактировано Adonis Avery (2017-12-09 08:09:36)

— Я хочу показать тебе кое-что, — поясняет Адонис, уводя Фобоса от бара в сторону неприметной дверки, что прячется за ветвями и ведет за кулисы, и дразняще рисует круги большим пальцем на тыльной стороне ладони. Тот стоически молчит, но не пытается вырвать руку, чтобы избежать переплетения пальцев.

Староанглийская поговорка, которую любила повторять мать Адониса, гласит: если есть дома черный кот, в нем не переведутся любовники. Поэтому Адонис обожает Сатану, кошку-сфинкса Цзю, имеющую несколько тёмно-серых, почти черных пятен на почти лысой шкурке, вечно закармливает её морепродуктами и подбрасывает лакомые кусочки со стола. На количество любовников он пока не жаловался. Можно бы и поменьше, на самом деле (это касается и количества любовников, и количества еды в миске Сатаны, ведь судя по тому, как кошка заметно раздалась вширь за годы сожительства с любителем котиков Адонисом, поговорке она старалась максимально соответствовать и содействовать).

Но сегодня, видимо, тот редкий день, когда чуть лучше работает другая примета: встретишь черного кота – быть беде.

По пути в гримерку Адонис чуть было не спотыкается о толстенькие бочка Сатаны, — какой-то умник с помощью магии сделал её неестественно чёрной, — выскочившей-выкатившейся из кустов-декораций и метнувшейся им наперерез. Отпускает, наконец, руку Селвина, кажется, весьма недовольного насилием над своей конечностью в виде держания её в плену и — о, пресвятой Мерлин! — поглаживания, Эйвери ловит кошку на бегу и, на мгновение останавливаясь, прижимает её к груди. Фобос, раньше всегда игнорировавший сам факт существования кошки, смеривает взглядом из-под удивленно приподнятых бровей идиллическую картинку и бормочет что-то похожее на: "Г.А.В.Н.Э. не поощряет эксперименты над домовыми эльфами". Неверно восприняв реакцию собеседника, Адонис протягивает недовольно брыкающуюся кошку на вытянутых руках:

— Хочешь погладить? Она не кусается! В отличие от меня, — он заговорщицки подмивает, а Сатана пытается сделать бросок кобры, нацелившись на весьма выдающийся нос презрительно скривившегося Фобоса, который, кажется, не оценил столь великодушного предложения. Эйвери, фыркнув, отпускает несчастное животное и первым входит в гримерку, делая приглашающий жест рукой. — Ну, проходи, закрывай дверь, — послушный мальчик Фобос молниеносно достает палочку и блокирует дверь Коллопортусом, в ответ на что Адонис, хохотнув, поводит бровями вверх-вниз, подумав, что юноша-то весьма ответственно относится ко всему, что ему поручают. С улыбкой на губах он негромко мурлыкает, — это было совсем не обязательно, — не успев сообщить, что они здесь не задержатся надолго.

— Мне так будет спокойней, — отвечает на это Фобос, поднимая странный холодный взгляд на Адониса. Взгляд, в котором нет и следа былого обожания, но Эйвери, конечно же, не ожидает от этого ручного ежика ничего плохого. Его мнение не меняется и после того, как он оказывается жестко впечатан в стену.

— Фобос, какое рвение, я просто поражен! — изменившимся голосом от небольшого пока давления локтя, упершегося прямо в кадык, продолжает как ни в чем ни бывало флиртовать Адонис, он полностью расслаблен, считает происходящее просто возбуждающей игрой, которую затеял Селвин. Только немного удивляется тому, что раньше тот дергался от малейших прикосновений, а теперь вжимается в него всем телом — сам! — Неужели ты настолько скучал? Я видел тебя в толпе на концерте в субботу… — оборвав фразу, Эйвери прикусывает губу и шальным взглядом смотрит в серые глаза напротив, сам подаваясь навстречу — ближе, чем когда-либо до этого момента, не обращая внимания на то, что шее уже на самом деле неприятно. Когда это его останавливали такие мелочи? Да и поиграть в асфиксию порой бывает очень приятно.

Но Фобос, вопреки всем — определенно, очень завышенным, — ожиданиям, пока не ведется на явные намеки и уже ощутимое зарождение чужого желания.

Фобос деревенеет, весь становится острыми углами и пуленепробиваемой стеной, о которую разобьются вдребезги все слова — Эйвери всё ещё не понимает перемен, всё ещё уверяет себя, что мальчик, наконец, набрался храбости, развязал все узлы, державшие его в тисках, он думает, что его мальчик — уже твой, правда, Адонис? — сейчас будет распускать руки, что определенно должно понравиться им обоим.

Фобос, негодяй, совершенно не оправдывает надежд, почему-то расцветает холодной вежливостью и переходит на интимный шепот, который завораживает Адониса настолько, что тот даже пропускает мимо ушей первые слова, сполна наслаждаясь сложившейся ситуацией. И только на слове "брат" снова включается в беседу, молчаливо и недоуменно глядя на вышеупомянутый нос. И вспоминает, что Фобос, влюбленная крошка Фобос, рассказывал когда-то, что у него есть брат близнец, правда, так и не привел его знакомиться. Но разве Эйвери когда-нибудь придавал значение его словам после того, как обломались несколько попыток затащить недотрогу в постель? Он вспоминает, что на одном из концертов, привычно осматривая зал, увидел Фобоса на привычном месте под стеночкой, с его вечным каменным лицом и совершенно щенячими глазами глядящего на сцену, а буквально через мгновение успел поймать взглядом знакомый профиль где-то совсем рядом с баром. И, конечно же, снова не придал этому значения, купаясь в лучах софитов, славе и фанатских воплях.

Ну конечно. Мозаика складывается. Адонису стоит быть более внимательным. Как можно довериться волшебнику настолько, чтобы оказаться в столь невыгодной ситуации, когда чужая палочка упирается в лицо, а особой возможности пошевелиться нет?

Осознание, что его только что очень красиво наебали, настигло Эйвери одновременно с резко прошившим щеку раскаленным кончиком палочки. Он будто снова возвращается в школьные годы, стоит, прижатый хулиганом к стене, и рычит от дикой боли, не сглаживаемой даже тем, что он вампир — нервы-то никуда не делись, болевые ощущения приходят, как положено. Только прошло уже много лет, Адонис давно научился бороться с преследователями или просто убегать от них. Но сейчас бежать не хочется, нет, сейчас хочется видеть алый блеск чужой крови, добытой даже не с помощью клыков. Вспоминая, чему его учили парни с маггловских улиц в детстве, Адонис опускает голову, поджимает подбородок вниз, напрягает шею и, не тратя времени на разговоры и разбирательства, напрягает и гортань, стараясь обезопасить таким образом кадык от ставшего угрожающим давления локтя. Деймос оказался не самым худшим противником — по глупости или от излишней самонадеянности не связав ему предварительно руки, он оставил вампиру большой простор для действий. Не ждал сопротивления? Ведь и действительно, до этого он пользовался личиной своего брата, пользовался тем, что Адонис не ждёт от Фобоса никаких подлых поступков, ведь это… Фобос. Рейвенкловец, робкий, скромный умный мальчик!

Он замирает лишь на одно мгновение, оценивая ситуацию, пока Деймос, сам будучи не в особо удобной позе для дуэли, заносит палочку, чтобы, по всей видимости, наградить его очередным неприятным заклинанием. Но не успевает — Адонис цепко хватается за гладкое древко примерно посередине, направляя палочку вверх, чтобы избежать возможного заклинания, и резко выдергивает её из рук Деймоса, одновременно отталкивая его, пока только раскрытой ладонью. Места в гримерке не так много, но у Эйвери нет цели впечатать Селвина в стену: он не любит повторяться, поэтому, старательно игнорируя горящую от боли, — хорошо, что уже не от огня, — дыру в щеке, он заносит руку для удара и резко бьет сжатым кулаком в солнечное сплетение. И когда тот складывается пополам, добавляет ещё немного приятных ощущений, четким ударом ломая тому нос. Мерзкий хруст отчетливо разрывает тишину, до этого наполненную лишь судорожным дыханием Деймоса.

Адонис отступает на шаг назад, всё ещё сжимая в левой руке чужую волшебную палочку. Будь он не в Магической Британии — Деймос уже не подлежал бы спасению, лечению и ремонту, вампир не погнушался бы поужинать кровью волшебника, посмевшего позариться на одно из его главных достоинств. Будь этот самый волшебник не Селвином, его мордредовым племянником, наследником чистокровного, мать его, рода, которого в любом случае будут искать — он был бы уже мертв. Случись подобное где-нибудь в финской глубинке — Эйвери бы вырубил противника гипнозом или просто резким ударом головой об стену, высосал до последней капли и смылся из страны. Но он был в гребаной Магической Британии и не мог так рисковать.

— Нормальные люди, прежде чем размахивать палочкой, сначала разговаривают, — наставительно хрипит Адонис, — а твой брат, кстати, сам уже полтора месяца таскается за мной, как собачка, выпрашивая внимания, смотрит-смотрит-смотрит, — он бесится, высказывая раздражение на прилипчивого Фобоса, давно начавшее накапливаться внутри, — но чуть до дела доходит — сразу в кусты. Ты бы рассказал ему, чем занимаются взрослые мальчики под одеялом, чувствую, у тебя побольше опыта на этом поприще.

А придурок Деймос, ловя пальцами кровь, вместо того, чтобы продолжать бой, вдруг начинает истерически хохотать.

— И чего ты ржешь, племянничек? Деймос, верно? — Адонис злится ещё сильнее, переспрашивая для приличия, устало морщится и, шипя от боли, осторожно ощупывает кончиками пальцев идеально ровные края раны. — Если это не заживет, советую тебе спаковать барахло и свалить из страны, — практически не контролируя свои эмоции, в стрессовой ситуации Эйвери теряет все красивые обороты, начиная говорить чуть ли не на кокни. — Потому что я тебя достану, сука. И ты очень пожалеешь об этом вечере, — он вертит в пальцах чужую волшебную палочку, раздумывая над тем, что случится с Селвином, если он её сейчас сломает.

Лучше бы ваш отец решил, что у него нет денег на содержание двух сыновей, и придушил тебя в колыбели.

Отредактировано Adonis Avery (2017-12-17 16:02:43)

Дураки учатся на своих ошибках, умные — на чужих. Деймос, видимо, является слишком редким видом, не подходящим ни под одну из существующих классификаций, потому что он не учится вообще. Он продолжает зубоскалить, лезть на рожон, отпускать едкие шуточки, не прикрутив собственный пыл ни на грамм, ни на градус, ни на сотую доли здравого смысла или присущего всем людям благоразумия.

И делает шаг вперед, сокращая расстояние между ними примерно до трех шагов — или одного рывка вампира.

Кажется, это у них семейное, виной всему гребаная, испорченная годами браков в одном закрытом кругу, с каждым поколением вырождающаяся чистая кровь Селвинов. Лицо Деймоса выглядит совершенно безумным, кровь из сломанного стараниями Адониса носа сбегает вниз к уголкам рта, заливая эти чертовы, созданные для поцелуев (как непременно назвали бы их в дамских романах) губы, изогнутые в сумасшедшей усмешке, попадает внутрь, пачкая зубы. Восхитительная, ароматная чистая кровь, которая делает Селвина похожим на жертву маньяка — тревожит разбуженный ранением голод и одним своим видом заставляет сжимать незаметно пальцы свободной руки в кулак, вонзая ногти в ладонь. Пока он ещё может держать себя в руках — годы практики, как говорится, давно уже научили не превращаться в дикое животное от вида и запаха свежей, горячей, вкусной и такой необходимой сейчас крови.

— Ты что, совсем больной? — не выдерживает Адонис всего этого фарса, когда Деймос изящно кланяется, протянув руку в приглашении к танцу. Вампир не понимает, что, мать вашу, вообще происходит, он даже не понимает, злиться ему или лучше пожалеть племянника-дибила, ведь с головушкой-то у того явно имеются какие-то проблемы. А, услышав ответ, не может сдержать улыбки, ведь примерно тоже самое он отвечал каждый раз, натворив чего-нибудь сложно поправимого. — Видимо, да, — и добавляет спустя мгновение, — и знаешь, это звучит, как обещание.

Это совершенно точно семейное, ведь Адонису становится точно так же сумасшедше весело, и он, не зная, что его ждет — удар ли, проклятие ли, — делает небольшой шаг навстречу, склонив голову набок и жадно рассматривая оппонента. Как же он красив сейчас, сукин сын! От слёз, выступивших от боли, глаза кажутся ещё более голубыми, а яркие, чистые, неприкрытые эмоции только Деймоса подчеркивают всё то, из-за чего Эйвери в первый раз обратил внимание на его брата-близнеца. Он вспоминает Фобоса, носящего такое же лицо так бездарно, пользующегося совершенно неподходящим набором эмоций, скупящегося на искренность, и даже немного обижается на него за это.

Вместо того чтобы драться, они просто танцуют — слишком неритмично, чтобы это можно было назвать классическим танго, вальсом или чем угодно ещё, слишком рвано и слишком близко, Эйвери чувствует чужую ладонь на пояснице, чужие пальцы, жестко сжимающие запястье руки, в которой всё ещё зажата палочка. Он сжимает губы, стискивает зубы, делает совершенно каменное лицо, чтобы скрыть — что, только ли голод?

— Просто не пойму, как реагировать на эту комедию, — отвечает он негромко, прямо глядя в чужие глаза, и почти послушно откидывается назад, стоя в неудобной позе и сжимая несильно чужое плечо, поддерживаемый только ладонью Деймоса под спину. — Или трагедию, — выдыхает он практически в услужливо подставленные к его губам пальцы, покрытые кровью, так нужной сейчас, чтобы если не залечить, то хотя бы заглушить боль и жар, не отпускавший раненую щеку ни на мгновение.

— Отправляйся в ад, Деймос, — хмурясь со злости, рычит он, отворачиваясь упрямо, ломая себя, ну просто Мистер Самоконтроль 2026, не иначе. — Я не пью кровь волшебников, я не идиот! — никто ведь не может пообещать ему, что Селвин не сдаст его хит-визардам сразу после окончания этой приватной встречи, почти свидания.

Он совершенно каменеет, напрягается, наблюдая за сеансом самоистязания: снова этот мерзкий хруст, крови становится ещё больше, она одурманивает, искушая. А потом Эйвери практически теряет дар речи, чувствуя чужие губы, прижавшиеся в поцелуе, наглый язык, пытающийся заставить его раскрыть рот, и струйки крови, сбегающие по щекам. Это было, пожалуй, самым неожиданным событием сегодняшнего вечера. Он не отвечает, сцепив зубы — клыки колют изнутри нижнюю губу, когда Деймос прижимается слишком близко, — одно долгое, почти бесконечное мгновение, но вот он уже чувствует во рту этот сладкий вкус крови — она попадает в рот через гребаную прожженную дыру в щеке. Самоконтроль слетает настолько, что Адонис отбрасывает все сомнения, лишние мысли и эмоции, избавляется от злости, недоумения и прочих ненужных мелочей. Он отбрасывает волшебную палочку Деймоса, которую продолжал всё это время сжимать в кулаке, куда-то в угол, и обеими руками обнимает его за шею, чувствуя, что то ли сам тянется ближе, то ли это Селвин подталкивает его.

— Ты просто, — бормочет он в чужие губы, сглатывая ручейки божественного нектара, который заставляет боль в щеке понемногу стихать, — больной ублюдок, — и не выдерживает больше, отталкивает его — только на мгновение, чтобы выпрямить спину, снова обрести равновесие и крепко стать на ноги, и вот они возвращаются к тому, с чего начали.

Только на сей раз Деймос прижат к стене, а его запястья заведены вверх — несмотря на то, что близнецы немного различаются по физической подготовке, все ещё слишком тонкие, достаточно одной руки, чтобы крепко сжать, зафиксировать их оба длинными пальцами. Эйвери прижимается к нему всем телом, вплотную, не оставляя ни малейшего шанса на какое-либо сопротивление, и снова целует. Это слишком сумасшедше, слишком грязно и даже жутко: их лица вымазаны в крови, одежда тоже, черная кожа курточки делает и кровавые капли насыщенно черными.

— Это так ты заботишься о брате? — Адонис отстраняется, кривовато улыбаясь на одну сторону, ему уже почти не больно, хотя прожженная в плоти дыра никуда пока не делась, его несет на волнах эйфории, он с трудом сдерживается, чтобы не вонзить клыки в уже и так залитую кровью шею, но пока только набирается наглости, чтобы провести языком по шее: от ставшего алым воротничка ещё полчаса назад белоснежной рубашки до мочки уха, прихватывает её губами, прикусив совсем легко, не оставив и следа от зубов, и страстно шепчет на ухо Деймосу, — думаешь, он не расстроится, узнав, что ты, его самый родной человек во всем мире, так подло за его спиной клеишься к любви всей его жизни? Думаешь, это станет для него менее болезненным, чем череда незнакомцев в моей постели, которых я выпроваживаю наутро? — он снова возвращается к губам Селвина, тот больно кусает его за нижнюю, цапает за язык, заставляя прекратить.

— Ну-ну, детка, перестань, ты ведь такой сладкий, — почти не следя за словами, шепчет лихорадочно Адонис, шало смотря во все ещё блестящие от слез глаза Деймоса.

Его уже давно повело от всего: вкуса, запаха, поцелуев и жара чужого тела так близко, от переизбытка эмоций и ощущений. Продолжая крепко прижимать чужие запястья к стене, он внаглую лапает Селвина: начиная с шеи, ныряет пальцем в ямку над ключицей, проводит по самой ключице, опускается от груди к крепким мышцам пресса, — чужое тело будто бы огнем горит, это чувствуется даже сквозь тонкую рубашку.

— Давай, удиви меня, Деймос, покажи мне, настолько уж сильно ты отличаешься от своего брата-близнеца, — дразнит Адонис и стирает со своих губ чужую кровь большим пальцем, затем, погрузив в рот на фалангу, медленно посасывает его, глядя в чертовы сумасшедшие глаза Селвина, — или ты испугался?

Отредактировано Adonis Avery (2017-12-17 18:19:48)