Мисс Браун, обладающая нетривиальной фантазией и необъяснимым жизнелюбием, ни за что бы не могла предположить, что однажды заимеет и проживет почти уже десяток лет с фамилией Малфой; во-первых, потому, что это явно было не то, о чем можно мечтать – ничего сказочного в раздражающем весь Гриффиндор белобрысом мальчишке хорошенькая Лаванда не находила, в его папочке-Пожирателе тем более, во-вторых, потому, что в определенный момент своей жизни утвердилась во мнении, что замужество не то, чего бы могло ей светить и даже не то, чего бы она для себя хотела. Может потому, что семья не входила в круг приоритетов молодых оборотней, может потому, что ее затянувшееся лечение и глубокая депрессия не обещали положительных результатов.
В конце концов Лаванда просто перестала лечиться от того, что вылечить невозможно, оставаясь на учете в Мунго, как и обязало ММ, стала ходить на общие собрания, вникать в социальную жизнь – со временем у нее появилась не виданная ранее гражданская позиция, интересная ей работа в газете и досуг гадалки-любительницы, старые друзья, вновь оказавшиеся как нельзя кстати в ее жизни, и все в общем-то стало налаживаться, приобрело даже какой-то смысл. А потом ее лечащий колдомедик, функция которого теперь сводилась только к проверке состояния пациента перед и после полнолунием и снабжению запасами Аканитового зелья, тихонечко ушел на пенсию, а ей в лекари назначили старого знакомого, по-прежнему раздражающего, но, скорее, дотошностью и умением делать свою работу. Лаванде пришлось оценить эти качества, когда показатели выдаваемого ей зелья улучшились, и дни перед полнолунием перестали быть адом на земле. Что там еще она оценила, история умалчивает, – вероятно, ее прельстил канареечный цвет халата колдомедиков, – но все как-то само собой, как в случае Лаванды всегда и бывало, обернулось совершенно неэтичным, безответственным и со стороны Лаванды абсолютно неосмысленным романом, невозможным, абсурдным и удивительно безысходным. Это был поистине дивный новый мир, в котором случалось все то, что не могло бы быть реальностью в других вселенных.

Лаванда решила было, что эта обоюдная безысходность закончится чем-то знаковым, но мимолетным, но ситуация, и так бывшая не из легких, необъяснимо и неукоснительно ускользала из плохо ее контролировавших рук. Лаванда могла контролировать максимум процесс скучного сношения, превращая его во что-то менее скучное, спиритический сеанс в цветном шатре и, пожалуй, цвета платьев подружек невесты – последним и занялась в скорости совершенно необъяснимым для себя образом. И хотя подруги в голос осведомились: «Может, черный?» - мисс Браун была феноменально стойкой и упорной в своем решении нарядить всех присутствующих в бирюзовый. Ради этого цвета она пригласила всех, кого могла вспомнить, и весь вечер смотрела на людей, лица которых выражали полнейший ужас и одновременно восторг от абсурдности происходящего; даже миссис Грейнджер-Уизли, связи с которой окрепли в силу вполне объяснимой необходимости сотрудничества по вопросам меньшинств, выглядела так, словно с минуты на минуту ждала выпрыгивающего из-за ближайшего угла гоблина с колдокамерой и надписью «вас всех затроллили» над пестрой толпой. Это выражение держалось на лицах вплоть до окончания вечера – ничего, прерывающего церемонию, не случилось. И не в последнюю очередь потому, что Лаванда предусмотрительно приклеила вот-вот пасынка к скамейке вместе с его ненарядными серыми штанишками и свинским отношением.

Это было странное, до одури не анализируемое время, когда Лаванда, одинаково жизнерадостно выбирающая цвет штор и пробующая разобраться со своим новым назначением чьей-то женой, не смогла бы ответить ни на то, как она вляпалась в эту историю, ни на то, было ли у нее привычное желание из нее выбираться – она просто, казалось, плыла по течению. Свежеприобретенное семейное гнездышко в Норфолке на берегу океана, отличающееся повышенной концентрацией ветра и морской соли, оказалось на удивление вдохновленным и настолько обособленным от внешнего мира, что первые месяцы Лаванда регулярно обнаруживала себя в вакууме непредсказуемой идиллии и в случае полнолуния совершенно не боялась искрошить кого-нибудь на ленточки; в общем-то, подобное распространялось на все сферы ее жизни, принявшие вдруг понятные и цельные очертания, и на очередном повороте в русле реки, в которой Лаванда, как она думала, расслабленно плыла к далеким берегам, она вдруг обнаружила, что все это время гребла против течения, начиная от сомнительной общественной деятельности и заканчивая таким же спорным выбором спутника жизни.
- Шива, Вишну и святой рок-н-ролл, - ужаснулась Парвати, которой Лаванда выложила свои мысли по этому поводу за чашечкой сладкого чая в Косой аллее, - ты осторожнее там, а то мне придется всем рассказывать, что Малфои из тебя человека сделали. Вот неловко-то будет. – Большую неловкость у Лаванды вызывало только осознание того, что ее в общем-то устраивает этот дивный новый мир, она бы даже сказала, что любит его – знакомое, приятное чувство.
Впрочем, проблемы у нее по-прежнему вызывал мир старый и то, что от него осталось: Скорпиус вел себя отвратительно и пригрозил отцу утопиться в океане (учитывая, что идти до него было несколько шагов, и Драко и Лаванда разумно поверили в такую возможность), и Нарцисса всячески поддерживала общий суицидальный настрой – сама утопиться не грозилась, но очень одобрительно кивала на выходки внука. «Ну вот а чего ты хотел?» - вопрошала она, брезгливо рассматривая старательно сшитые шторы на больших окнах, и не давала совершенно никаких дельных советов. Только время от времени предостерегала, что в одно из полнолуний младшая миссис Малфой всех сожрет. Так и говорила, поправляя ладную высокую прическу, – «сожрет». Однако Нарциссе пришлось пересмотреть свои убеждения, простить, подержать и даже в какой-то степени полюбить невестку, когда скромное семейство Малфоев стало больше аж на двух человек – миленьких, неугомонных и не испытывающих сочувствия ни к чему живому девочек-близняшек по имени Мелисса и Оливия, удивительно неединодушных для близнецов, но одинаково украшавших и устрашавших мир своим присутствием.

К моменту их трехлетия мир для Лаванды был уже предельно ясным: в Управлении поддержки оборотней ее знали как отъявленную активистку и толкового куратора, митинг в поддержку или дебаты редко проходили без ее участия, ее гороскопы в «Ведьмополитене» пользовались доверием, и большую часть работы предсказательницы можно было делать из дома, чтобы следить за познающими мир и свою безграничную власть над всем окружающим детьми. По воскресеньям Лаванда в компании старшей миссис Малфой и дочерей ловила фей на заднем дворе дома, а раз в месяц с помощью все тех же и Луны Скамандер устраивала красочные фестивали и сборы средств на нужды очередного вымирающего животного или голодающей стаи где-нибудь в Луизиане. С пасынком отношения у нее до сих пор были так себе. Все прочее было на редкость восхитительным.
Подросшие близняшки заимели мерзкую привычку шантажировать всех домашним, ввергая родителей, не способных им противостоять, в пучину безысходности, бабушек, с первой минуты одинаково очарованных наследственными цветочными именами, вводя в транс умиления, и даже павлинов в количестве двух штук, оставшихся призрачно-белым напоминанием о величественном Мэноре (в котором Лаванда не согласилась бы жить, даже если бы ее шикарную шевелюру приклеили к тамошним гобеленам вечным заклятием) и презирающих все и вся в этом новом мире, они умудрились переманить на свою сторону – птицы охотились исключительно за неугодными Мелиссе и заклятыми врагами Оливии. В некоторые из дней, когда не симпатии девочек удивительным образом совпадали, гнев всего семейства обрушивался на голову Скорпиуса, и тогда Лаванда молилась, чтобы эта семейная ссора не переросла в дележ порядком оскудевшего наследства; в другие дни близняшки, несмотря на разницу в восемь лет, питали к старшему единокровному брату какую-то необъяснимую и очень коварную симпатию, щедро делились с ним Несквиком, спорили, чье платье ему больше подойдет и раздражали его постоянным присутствием в его поле зрения. Они могли просто таскаться за ним по всему дому и двору, не оставляя в покое, могли преследовать в его путешествиях в город (доходило до того, что они без спросу отправлялись в самостоятельное путешествие в Косую аллею, где, по их убеждениям, обязательно должен был находиться старший в свободное от учебы время) и обязательно обещали, что будут учиться все вместе через пару-тройку лет на зеленом, как лес за домом, Слизерине – тот факт, что к тому времени Скорпиус уже благополучно закончит Хогвартс, во внимание не принимался (что у близняшек не ладится с арифметикой, стало ясно довольно рано, как и то, что волосы у них светлые все же в матушку), и девочки жили грезами о светлом будущем маленьких волшебниц и террористов-преследователей. О многом говорило хотя бы то, что против такого поворота событий и попадания наследничков на Слизерин был даже Драко, не желающий любимому факультету, к которому до сих пор питал нежную привязанность, такой бесславной погибели: прекрасно осознавая весь разрушительный потенциал Мелиссы и Оливии, на досуге ходящих по дому фарфоровыми куколками с голубыми ленточками в волосах, он спал и видел хорошо спланированную месть гриффиндорцам – в числе первых он высказал предположение, что его младшему потомству самое место среди львов, нисколько не обидев Лаванду, ведь она предполагала это с самого начала. По факту ошиблись оба, и все обернулось страшнее, чем было запланировано изначально – претерпели от близняшек оба факультета. Но сильнее всего – их старший брат.
В остальное же время все не то чтобы шло своим чередом, но мало напоминало о времени: близняшки звали Лаванду «женщина» и, кажется, считали за свою, не упускали возможности подлизаться к Драко, который и без этого был совершенно ими покорен, и в семь лет начали слушать какую-то сомнительную музыку. Но все же поведение их было менее сомнительным, чем розовые волосы Скорпиуса и его же узкие джинсы в дырках, не подошедшие бы даже Лаванде в лучшие времена. На тот момент, когда ему стукнуло пятнадцать, а девочкам восемь, все более-менее поулеглось; Лаванда вот уже год, памятуя о подростковых проблемах и дельных советах старших, надеялась на налаживание диалога, хоть никаких поползновений с ее стороны замечено и не было – она справедливо рассудила, что рано или поздно Скорпиусу понадобится стороннее женское мнение (не пойдет же он, в самом деле, к отцу за советом – что тот делал, когда был подростком, так и осталось бы для Лаванды секретом, если бы ни болтливость подвыпившей Джинни), но он задерживался. Женщина решила не торопить: каким-то образом для хрупкой идиллии и перманентного счастья хватало того, что он не выплевывал приготовленные ей пироги и бывал дома только летом.
Это лето выдалось не из легких.

[nick]Lavender Brown[/nick]
[icon]https://s8.hostingkartinok.com/uploads/images/2017/11/82be21a907074bbf7a031f9283f4b741.gif[/icon]