Что бы ни случилось, нельзя терять рассудок.
Когда мы познакомились, это уже было моим кредо.
Когда мы познакомились, ей было семнадцать лет. Встретил её на приёме во Франции. Это было моим заданием — установить дипломатические отношения. Должен был найти общий язык с одним уважаемым человеком, и предполагалось, что благотворительный приём, который он устраивал — лучшее место для такого рода дел. Кто бы меня спросил.
Всегда ненавидел приёмы, Францию и самодовольных кретинов, так что эта моя командировка явилась своего рода божественным сочетанием всего, что действовало мне на нервы. Человек, которому я служил, умел наградить своих последователей.
Но что бы ни случилось, нельзя терять рассудок, и я не терял. Играл по правилам, этому научился рано и с тех пор никогда, кажется, не прекращал.
Думал, это будет худшим событием в моей жизни. Никогда так не ошибался.
— Моя дочь, Кларисса, — с неприкрытой гордостью сообщил мне уважаемый инд... человек; даже не сразу понял, о чём это он говорит, разве может она быть связана с ним одной кровью? Она улыбалась едва заметно, а я впервые подумал, что от приёмов, Франции и уважаемых людей может быть толк.

Сомневался ли я в исходе? Позволь я себе метания, это значило бы, что я не могу отпустить одну небольшую историю, которую давно стоило забыть. Историю о шестнадцатилетнем юноше, которого променяли на грязнокровку. Историю не обо мне, но о том, кем я когда-то был.
Поэтому — нет.
Она вернулась со мной в Англию; я вернулся, она впервые приехала, но это был дом для неё, мой — для неё, и весь я был тогда для неё.

What if I'm wrong, what if I've lied? What if I've dragged you here to my own dark night?
And what if I know, what if I see there is a crack run right down the front of me?

Конечно, я не думал, что смогу скрываться вечно. Вообще не думал об этом почти, откладывал, прятал опасные рассуждения в лабиринты сознания как можно дальше. Больное, безумное, сложное — всё это потом, когда… Когда? Когда стану ей необходимым настолько, что ни одна моя страшная тайна не сможет её оттолкнуть.
Не думал такими словами, но знал в глубине души, что час придёт, и точно, хотя совершенно без слов, мотивы осознавал. Тайное стало явным намного раньше, чем мне бы того хотелось, я бы дольше смог прятаться, если бы не одна дворняга. Смешно: он был кузеном той, что меня предала. Смешно: уже двое отступников этого рода были врагами и мне, двоим я желал мучительной смерти. Ничего. Заплатить по счетам однажды придётся, потому долги помнятся мне хорошо.
Первый раз Азкабан пришёл ко мне после войны, ко мне и к нему, не мог скрыть своей чёрной радости. Радость забрали скоро, но прекратить нашу ругань никто бы не смог. Мы сидели в соседних камерах, остроумием бились до хрипоты, находили всё новые уязвимые точки. Это был способ сохранить подольше рассудок; знаю, для него тоже, но мне было плевать. Мы использовали друг друга во имя единой цели; я его ненавидел сильнее всего на свете, это меня спасало. Жаль, его отпустили раньше, но и я вышел скоро. Вышел и прожил немало счастливых лет.
Думал, всё кончено. Думал, больше никто не посмеет забрать у меня семью и свободу.
Первой была моя дочь. Она предала точно так, как другая многие годы назад, она полюбила другого, — она знала лучше в свои семнадцать, какой должна быть любовь, ведь так? — и этот другой был хотя и не сыном маггла, но полукровки. Оборотня. И сам он каждое полнолуние, обрастая шерстью, выл на луну.

what have you done what have you done what have you done what have you done what have you done
what have you done what have you done what have you done what have you done what have you done

Была лишь одна причина, по которой я его не убил. Причина эта — моя жена. Я не хотел с ней новой разлуки, и — хорошо — почти успокоился. Не собирался мстить. Сделал вид, будто не замечал, что она дочери помогает, что есть ещё один банковский счёт, про который мне не стоило знать. Она была мне верна, единственная из всех, и я решил, что это — цена. Думал: пусть. Пусть общаются. Пусть у неё хоть кто-нибудь будет, кроме меня.
Как в воду глядел.
С дворнягой мы встретились снова, и, разумеется, это была провокация. От первого до последнего слова. Их было не меньше тринадцати, они работали вместе, и я готов поклясться, что всё это было планом. Меня посадили. Снова. Срок мой был много больше, чем в прошлый раз, и времени, чтобы пересчитать их всех, оказалось вполне достаточно.
Ни секунды не сомневался в том, в чьих руках окажется дело. И точно. Её эта красная лента в белый горошек меня всегда раздражала. Терпеть не могу красный цвет и безвкусные украшения. В прошлый раз она смягчила мне приговор, потому что ребёнок маленький, потому что его заставили, потому что — да, виноват, но исправится, — в этот раз постаралась в обратную сторону.
Ещё одно имя в копилку злости.

сontrolling my feelings for too long сontrolling my feelings for too long сontrolling my feelings for too long
сontrolling my feelings for too long сontrolling my feelings for too long сontrolling my feelings for too long

Они приходили ко мне во снах. Вместе и по одиночке, все, как один, яростные и благородные. Днём я не видел их и не знал, как меняет их время, поэтому ночью все они были такими же, как в нашу последнюю встречу. Стал путать реальность и сон.
Не удивился даже, когда она появилась в камере. Решил, что попросту задремал, а потому не считал нужным ничего говорить. Это они говорили обычно, они кричали сотнями голосов. Они старались меня пристыдить, да разве есть у бездушного совесть?
Она тоже молчала. Странно. Смотрела внимательно, будто бы в первый раз. От неё пахло не слишком приятным мне травяным запахом, как будто она только вернулась с богом забытого поля, где между цветами и сорняком разницы не найти. Собранная, решительная, глаза сверкают; я бы подумал, что поле то где-то в Стране Чудес спрятано, где всё перепутано, кролики говорят, а девчонки — вы знаете — стоят у руля. Такие… воинственные.

Женщина должна быть в первую очередь женой. Да — не слабой, но кроткой. Она должна помогать, но вперёд не лезть. Я не понимаю их, никого из них, не понимаю её и начинаю злиться от одного только этого нелепого вида. Ленты с ней уже нет, но этот красно-белый горошек тянется за ней шлейфом.
— Здравствуй, Гилберт.
Мне всё ещё кажется, будто сплю, но замечаю морщины в уголках губ и глаз и понимаю: небо, она серьёзно, небо, это действительно происходит. Смеюсь. Почти прихожу в себя. Мне трудно держаться, но я обязан; всё, чего я сейчас хочу — наброситься на неё, сломать её тонкую шею, и этим открыть, наконец-то, шкатулку Пандоры.

protect me from what I want protect me from what I want protect me from what I want protect me from what I want
protect me from what I want protect me from what I want protect me from what I want protect me from what I want

Молюсь — и становится легче. Нет, не Ему, я не католик, но всё же мне есть, к кому обратиться мысленно. Главное правило это игры — не думать о ней. Никогда. Ничего. Иначе её заберут как последнее светлое, что осталось, вот тогда-то меня не станет.
Скалюсь, мысленно возвращаясь к делу. Значит, вот так? Вы бесконечно добры, справедливы, честны. Вы так хорошо следите, чтобы мир был прекрасен, а для того храните закон. И всё это звучит великолепно, но стоит с кем-то из вас поссориться — раз, вот он я, за решёткой; стоит вам пригодиться — без меня неужели не справитесь? — два! Вот он я, могу на свободу выйти. До новой, конечно, стычки.
Кто бы из них не придумал это, я восхищён.
И это меня они называют чудовищем.
— Я принимаю условия.
Пора возвращаться к жене.

and they make me [make me] dream your dreams
and they make me [make me] scream your screams

— Ты… вернулся.
Стоит босая. Ещё не вполне проснувшаяся, но уже настороженно бодрая, готовая… к чему?
Чего она ждёт от меня, за эти годы, пожалуй, ставшего ей чужим? Что она видит в моих глазах, и осталось ли что-нибудь в них? Пустота не в счёт.
Киваю медленно.
— Как обещал.
Действительно, обещал. В то утро, когда рисунок на моей руке перестал быть моей тайной.
Когда проснулся рывком, избавившись, наконец, от кошмарного сна; когда потянулся за стаканом с водой, заботливо ею оставленным на прикроватной тумбе. Схватил его левой рукой без раздумий, потому что есть вещи, которые дрессировкой не вытравить — отец добился того, чтобы рабочей моей рукой стала правая, но в моменты забвения я над этим не властен, — и только потом, напившись, вдруг понял одновременно…
что комната полна света, а я без рубашки и без браслета, отводящего чужой взгляд, что она сидит в кресле неподалёку и глядит на меня исподлобья, а мне совершенно. нечего. ей. сказать.
— Кларисса.
Мне хочется прикрыть знак принадлежности, хочется спрятать руку под одеяло, но уже бесконечно поздно. Она видела. Несомненно, это случилось раньше, ночью, когда она промывала рану, а я всё равно злюсь на стакан, как будто если бы мне не хотелось пить, она бы клеймо не заметила. Всё, что мне остаётся — это просить:
— Подойди ближе. Пожалуйста.
Ей больно. Это легко заметить. Она подавлена и растеряна. Как, впрочем, и я. Эмоциональное зеркало — вот, что это такое; разбить бы его, чтобы напряжение разлетелось осколками во все стороны, но этого допустить нельзя. Мне не нужна истерика. Не нужен скандал.
То единственное, чего я хочу сейчас, хотя, может быть, незаслуженно — это её любовь.

Don't wanna hand you all my trouble, don't wanna give you all my demons.
You'll have to watch me struggle from several rooms away...
But tonight I'll need you to stay.[icon]http://s8.uploads.ru/9PB3S.png[/icon][nick]Gilbert Silva[/nick][status]alta vista[/status]

Отредактировано Sanjay Summerbee (2018-02-27 10:59:18)