Порой бывает ощущение, что ты не на месте. Не там, не тем занимаешься, общаешься не с теми людьми. Где они, люди, которые «те»? Усмехаюсь, понимая, какой ответ мне приходит на ум, но он не подходит, как ни крути. Или да? Непонятно, и тянет, и совершенно невозможно контролировать.
На работе новый сложный проект. Часы в Министерстве проносятся, мысли мои заняты большим серьезным делом, которое меня лично, как человека, не сотрудника, вообще-то совсем не касается, но выручает, позволяя занимать голову и руки, и приходить домой с единственным желанием упасть лицом в подушку и больше не шевелиться до самого утра. Просматриваю пергаменты, сидя у себя. Мне не хочется выходить к родителям, и нет желания общаться с кем-то, чтобы не подкармливать чувство неуместности происходящего. Гораздо проще вносить правки в документы, которые скоро я должен буду сдать начальству, и я сверяюсь со справочниками и здравым смыслом, помечая что-то на полях, вычеркивая строчки, заменяя их на другие.
Видела бы меня сейчас Аль. Корпею над бумагами, как студент перед экзаменом, который сдавать нужно завтра, а он не готов. К учебе я питал упорства не так уж много, то, что мне было интересно, получалось легко, а что не очень, игнорировалось, не вышло так лишь с зельями, и вот тогда, наверное, единственное время, когда я чуть ли не ночевал в библиотеке Хогвартса и грыз кончики перьев, задумавшись, стараясь понять логику или зазубрить то, на понимание чего у меня просто нет времени. Поднимаю глаза от пергаментов, потирая переносицу, с усмешкой выпуская изо рта кончик пера. Мархольд Фоули взрослый мальчик, работает на настоящей работе в Министерстве, его мнением интересуются важные люди, он дорабатывает то, что не смогли сделать другие сотрудники, а все так же грызет перо и ерошит волосы обеими руками, разбираясь с какой-то задачей. В случае с зельями мне помогала Адельхайд, а сейчас я должен разобраться со всем один.
Разбираться мне нужно не только с комментариями к документам, над которыми работает мой отдел. На самом деле, там все намного проще, чем в том, где еще мне нужно разобраться еще. С ощущением неуместности происходящего, например. С желаниями и тем, каким я хочу увидеть свое будущее. Это вопросы, которые должны интересовать меня гораздо больше, ведь от них зависит вся моя жизнь, а не от глупых бумажек, которые утвердят и примут и без меня. Именно поэтому я занимаюсь ими – бегство от реальности, нужно смотреть в глаза правде. И это отвратительно, нелепо и малодушно, но…
Пожалуй нужно сделать перерыв. Потянуться, размять плечи, выйти, наконец, в люди. Узнать, как дела у мамы и отца. Отвлечься вообще от всего, вспомнить, что, если где-то и есть мое место, так это здесь, дома, в кругу семьи. А еще, кажется, желудок напоминает о том, что я голоден. Простые человеческие желания – то, что нужно. Я бодро спускаюсь по лестнице, мне нравится движение, после долгого сидения в одной позе организм счастлив любой перемене. Нахожу ростбиф, сыр и хлеб, делаю сразу несколько сэндвичей, есть которые мне не хочется снова наверху, остаюсь, наливая чай. Первые морозы ударили совсем недавно, и на улице идет мелкий крупитчатый снег. Не очень хорошая погода, не располагающая на прогулки, а в кухне с чаем и едой все выглядит гораздо лучше. Есть места, в которых мне не хотелось бы сейчас оказаться. Так что, все познается в сравнении, по сути своей.
Захватив еды с собой, все-таки решаю вернуться к работе, заглянув до того к родителям, это нужно бы сделать. Но на пути к гостиной, где, наверняка, я найду их, мое внимание привлекает полоска света. Свет из комнат Аль – когда я спускался вниз, его не было. Да и кто станет заходить к ней, когда ее нет дома? Ну, вообще, может быть разное – домовики, мама… Но я уже толкаю дверь, чтобы проверить. Толкаю, и, стоит мне закрыть ее за собой, на меня обрушивается музыка. Громкая, неожиданная, меняющая сразу так много. Делающая всю мою канитель с бумажками, все мои размышления о будущем и прошлом незначительными. Я заглядываю дальше, и вижу ее, не зная, на что первым делом обратить внимание. Она с бокалом вина в руке крутится на стуле, раскачиваясь в такт звучащей мелодии, делает глоток, откидывая голову назад. Ее глаза закрыты, а она вдруг смеется и поворачивается, уже открывая глаза, глядя на меня.
- Аль…
Улыбка трогает мои губы, но вдруг я замечаю ее взгляд, совсем не тот, к которому и привык. И смех звучит не рассыпающимся бисером – холодом металла. А еще я вижу брызги, разводы красного цвета, и точно знаю, что это не вино, что только одно вещество  может оставить такие следы.
-  Адельхайд, черт возьми!
В два шага оказываюсь с ней рядом, беру за руки, рассматривая красные следы, осматривая Аль, но вижу, что кровь не ее, что она откуда-то извне. Откуда? Что случилось?
- Что случилось, Аль?
Не даю ей развернуться назад, заглядывая в лицо, касаюсь щеки и стираю красные капли, которые вижу. Бутылка вина выпита уже почти наполовину, бокал опасно накреняется – забираю его и ставлю рядом на стол. Музыка мешает мне думать хладнокровно, но взгляд Адельхайд, глаза с расширенными зрачками, мелкая дрожь в ладонях, которую, кажется, я чувствую, все это играет свою роль намного сильнее.
- Эй, не молчи, скажи, ты цела? Это не твоя кровь.
Моя сестра не даст себя в обиду, знаю, но она не железная, а обстоятельства иногда могут быть сильнее самого сильного на свете бойца. Понимаю, что дрожь, которую я чувствовал – моя. Это дрожат мои руки, и я сжимаю пальцы на ладонях Альхайд, тяну ее к себе, ничего не понимая, кроме одного – не все в порядке. Совсем не в порядке, случилось что-то, что ее выбило, да еще эти красные брызги так и стоят перед глазами. Я прижимаю ее, проводя рукой по волосам, просто чтобы почувствовать – она рядом. И чтобы она поняла, что не одна, что рядом с ней всегда будут люди, которые смогут поддержать. И которые не оставят беду, случившуюся с ней, без ответа.
Беру себя в руки – из нас двоих кто-то должен мыслить трезво. Мне как-то нужно все выяснить, даже если она не захочет говорить. Сажусь возле нее на полу, не выпуская из рук ладони, привлекаю внимание.
- Смехом и весельем меня не обманешь, дело даже не в крови. Мы вместе выросли, думаешь, я не знаю, как ты смеешься, когда тебе весело? Расскажи мне, все по порядку. Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне, но мне нужно понять.
Понять, что случилось, и от чего мне ее защищать. В голове вертятся совсем разные мысли, от каждой из которых мне становится сильно не по себе.

Пожалуй, неизвестность – это то, что способно напугать сильнее всего. В неизвестности прячутся сразу все угрозы, и самые сокровенные, самые тайные страхи напрашиваются на ум, и тянут за собой все новые подробности того, что могло бы случиться, или уже случилось. Ни подтвердить, ни опровергнуть эти домыслы нельзя, потому что нет достоверной информации, только липкий страх, сжимающий все внутри, и картинки, которые подкидывает фантазия.
В такой ситуации очень важно успокоиться. Образумить фантазию, унять страхи и подпустить к себе объективность. Собрать сначала то, что известно доподлинно, и сфокусироваться на этом, постараться делать выводы из фактов. Мне, например, очевидно, что Адельхайд дома, что кровь – не ее. Еще – что она странно весела, слишком возбужденно смеется, слишком громко включила музыку, нарочито беззаботна. Как будто ничего не случилось, но я же вижу, случилось что-то. И совсем непростое.
Попытки подловить меня на словах я пропускаю мимо ушей, занимаясь как раз тем, что выцепляю видимые факты. Что задаю вопросы, чтобы получить большее представление о том, почему она такая. Аль смеется и предлагает мне вина. Вместо ответов беру бокал из ее рук и ставлю на стол, куда же потом отставляю и ее собственный.
- У нас нет сухого закона, но мне нужно знать, за что пьем.
Я не даю ей вертеться, осматриваю ладони, касаясь щеки. Лицо Аль перепачкано красным, как и руки, и как мои руки теперь. Мы оба как будто делим одну тайну на двоих – точнее, я пытаюсь узнать эту тайну, но она не спешит ее раскрывать. Но тайна нас уже объединяет. Два бокала вина, красные разводы по коже. Мне хочется их стереть. Забрать у нее, пусть переняв их на себя. Поднимаю на нее глаза. Я, правда, рад ее видеть. Я рад, что она дома, я скучал. Но я беспокоюсь, и мое беспокойство все сильнее. Не люблю ситуации неизвестности, ненавижу что-то не понимать, а Аль будто специально уходит от ответов, как будто ее состояние, то, что с ней происходит, совсем не мое дело. Но и не гонит. Хотя, если бы она попыталась, я бы не ушел. Она только смеется.
Смеется, но смех вдруг замолкает, а вопрос звучит странно в сложившейся ситуации.
- Я верю в магию. И в людей.
Это то, во что верю я. Предначертанное – такое сложное понятие. Судьба, рок, стечение обстоятельств. То, что стоит за всем.
Что стоит за людьми? Желания и поступки, мысли и мотивы. Что привело Аль домой, какое событие заставляет ее шумно веселиться и пить вино, о чем она молчит, и о чем хочет сказать? Пристальный внимательный взгляд глаза в глаза. Я ловлю его и не могу оторваться. Я понимаю, то, что случилось, все еще здесь, рядом с нами, но есть и другое. И оно тоже рядом, всегда было и есть, я это чувствую, а Аль?
Поцелуй. При каких-то других обстоятельствах все могло бы полететь туда, про что говорила Адельхайд чуть раньше. Про лихо, которое не стоит будить, про магию, которая слышит все. Но только смех, деланно звонкий, все еще звучит у меня в ушах, а красные разводы с наших рук не пропали, напротив, они как будто становятся ярче, бросаются в глаза, напоминая о том, о чем нельзя забывать. Но она близко, так, как не была никогда раньше. Так, что голова идет кругом, когда она прерывает поцелуй так же резко, но не отстраняется. Мои пальцы путаются в ее волосах, я прижимаю ее к себе, дышу тяжело.
И я начинаю складывать все ее слова. Слова и действия. И хмурюсь, когда в моей голове рождается версия. На ее щеке разводы крови. Чужой. А чужое нужно убрать.
- Это чужой цвет.
Неправильный и совсем не нужный. Легко поднимаю ее, отмечая про себя это чувство – Аль в моих руках, быть может, и было, но совсем по-другому. Ванна волшебным способом уже наполняется теплой водой, и здесь не слышно музыки, и с закрывающейся дверью стираются следы того странного смеха, той непонятной эйфории, с которой я столкнулся, войдя. Дверь закрывается, и теперь настроение другое. У меня – досада и пара лишних вопросов, которые я не задам, и категоричное нежелание выпускать Аль из моих рук, отпускать ее вообще куда-то, и вместе с ним много других эмоций. Но мне приходится отпустить ее. Эти следы чужой крови меня раздражают. Их не должно быть на ней, не должно быть, и все. Я беру полотенце, думая, что с его помощью избавлю Аль от них, но она опережает меня.
Помочь?
Прищуриваюсь, мои глаза темнеют. Меня дразнят, водят за нос обещаниями дать желаемое взамен на маленькие прихоти. Ведь она сознательно на это идет, специально не говорит, заставляя меня гадать, потому что я выполню то, что она просит, ей известно и это. Это злит. Злит, но снова подкидывает пищи для размышлений, фантазия снова рисует мне картинки, предшествующие появлению чужой крови на ее руках.
Что же, хорошо, я поверю. Белая кожа будто фарфоровая, тонкие линии и шорох ткани. Не могу удержаться, касаюсь и провожу пальцами по ее спине вдоль плеч, но она быстро исчезает из-под пальцев, слышен плеск воды.
Вода скрывает все, все спрячет и смоет, все унесет. Вода непостоянна, переменчива, но в то же время вечна. Аль нравится. Я сажусь на бортик ванны, опуская в воду пальцы. Теплая, почти горячая, но, мне тоже нравится этот огонь. Поднимаю руку и вижу, как разведенная водой кровь течет вниз по ладони. А позади руки вижу приближение Адельхайд.
- Я жду рассказа. Что случилось? Ты же понимаешь, что я спрашиваю не потому, что мне просто любопытно. Я волнуюсь за тебя. Ты можешь мне рассказать… Ты доверяешь мне?
Неужели в этом дело, в последнем вопросе? Признаться, я уже не знаю, что думать, я устал гадать и играть в угадайки. А Аль опять смеется, приближаясь ко мне. Тянет руки, обхватывает за шею и стягивает меня в воду вместе с громким плюх и целым полчищем брызг, разлетевшихся по пространству вне ванны. Я выныриваю, убирая налипшие волосы, и слышу про кровь на себе. Убрать чужое. Сделать своим.
- Рад, что в этом мы солидарны.
Когда Аль выныривает, на ней не остается и следа от разводов крови, и я смотрю на свои ладони – тоже нет. Я тянусь к ней, касаясь щеки, даже толком не зная, зачем, не думая – приближаюсь, прижимаясь лбом к ее лбу, смотрю прямо.
- Но ты увиливаешь от ответа. Ты обещала мне.
Наверное, русалки зачаровывают так моряков, заманивая в свои сети. Так же звонко смеются, подплывая из глубины, так же смотрят, внимательно, что-то подмечая. Так же водят их за нос, не договаривая, скрывая свои тайны.
А вокруг нас вода, которая смыла кровь. Крови было слишком мало для того, чтобы изменился цвет воды, но мне не нравится даже думать о том, что теперь ее стало больше. Знаю, что, стоит мне встать, одежда противно облепит все тело. Что придется отстраниться от Аль, и наше дыхание больше не будет смешиваться как сейчас, и я не смогу под пальцами чувствовать мягкость ее кожи. Снова что-то изменится, настроение станет другим.
- Слишком много крови вокруг, даже если ее и не видно. Все равно знаю, что она есть, не цвет, но присутствие.
На миг прикрываю глаза, прежде чем отстраниться и встать. Паранойя. И понимание, что не знаю, чем это все может закончиться. Одно заклинание быстро высушивает одежду, я подаю Аль полотенце и протягиваю руку, чтобы помочь ей выбраться.
- Я все еще жду твоего рассказа.
Хотя уже не знаю, в рассказе ли теперь дело.
В комнате больше нет громкой музыки, я был прав, что настроение опять изменится. Но бокалы на месте, и я беру один, тот, что предназначался мне, поднимаю, смотрю темно-красную жидкость на свет. Этот цвет подходит сюда гораздо лучше того, от которого мы оба избавились, что же...
- Раз я не знаю первой причины, придумаю свою. За правильный красный, который нам обоим идет.

Отредактировано Marhold Fawley (2018-03-27 00:08:05)

Это с нами давно. Тонкая грань, которую мы чувствуем оба. Что-то, чему оба не даем названия, от чего заставляем себя отвлекаться, позволяя жизни вмешиваться, напоминаем себе. Кто мы? Семья Фоули никогда не вступала в конфликты волшебного мира, стараясь удержать нейтралитет. Выжидала, ища более выгодную позицию, использовала обстоятельства на руку себе и против своих врагов. Кто-то кажет, нечестно, назовет предательством. Но предать можно то, во что веришь, то, что важно и ценно, и это отнюдь не идеалы какой-то группы малознакомых, не интересных нам людей. Мы чтим свои устои и бережем единственное – крепость и безопасность  семьи.
Я вижу кровь на руках сестры и понимаю, один из этих постулатов подвергся угрозе. Но дело не только в этом. Адельхайд не даст себя в обиду, однако знаю, что и ее силы не бесконечны. Я хочу помочь. Только как быть, если помощь, прямую, в лоб, отвергают? Или, напротив, Аль нужна совсем другая помощь, и все не так, как вижу это я?
Я злюсь, но злоба проходит, когда я слышу ответ на свой вопрос. Глупое, если положить руку на сердце, сомнение, глупое вытягивание подтверждения тому, что знаю и так. Касаюсь пальцами белой кожи, чувствую ее тепло и движение навстречу. Вспоминаю то, о чем думал сегодня, когда еще не знал, что Адельхайд здесь. Знаю, что все непонятно, что все не в порядке, что я, правда, больше всего, хочу ей помочь, но, в то же время, понимаю – она здесь. Сейчас, со мной. Я могу коснуться ее, могу говорить, могу быть рядом. Не это ли важнее? Ведь я рад ей, на самом деле рад. И если она не может пока раскрыть свой секрет, не хочет или не знает, как, я не должен на нее давить, пытаться заставить. Она все понимает и доверяет мне, а я доверяю ей.
А, оказавшись в воде, я снова думаю о другом. Такой простой вопрос, но так сложно на него ответить. Доверяю ли я себе? Должно быть, да, но что тогда это значит? Я приближаюсь, касаясь ее, опять сокращая расстояние. Это поможет мне дать ответ? Вполне возможно. Легкое касание губ к губам, кажется, говорит мне о чем-то, а я лишь улыбаюсь еле заметной улыбкой, прикрывая глаза.
- Все, во что я могу верить, здесь. И чему доверять.
Люди – не все, только избранные. Магия – та, что всегда с нами. И это не только то, что происходит при взмахе волшебной палочкой и произнесении нужного слова. Магия повсюду, нужно только уметь чувствовать и знать ее. Наша семья всегда умела это делать. Магия…  И ощущение того, что беда отступит, оставаясь где-то за воротами, за оградой, окружающей замок. Что если мы вместе и рядом, нам подвластно все, нет того, с чем мы не сможем справиться. Чувствую еще одно касание и задерживаю его, не позволяя исчезнуть так быстро. Но кровь, краски, о которых мы говорили, момент, который, по словам Аль, не подходит для разговора. Могу лишь вздохнуть. Кровь вокруг нас незримо рядом, незримо окружает и не дает забыть.
- Тогда я подожду, когда настанет нужный момент. Ты дашь мне знать.
Провожу рукой по ее волосам, прижимая ее к себе крепче, прежде чем разорвать объятие, прежде чем встать из воды, выбраться из ванны, ступая навстречу переменам. Перемены настроения, которым Адельхайд противится, пытаясь меня удержать, но она должна понять, почему это нужно сделать.
- Здесь нет никого, кроме нас, только кровь, чужая, которой не должно быть здесь. – Нет, паранойя, но не такая, чтобы думать дальше в подобном ключе. – Пусть вода заберет ее и унесет отсюда, оставив все лишнее далеко.
Я протягиваю Аль полотенце и ловлю ее внимательный взгляд. А потом заворачиваю ее в мягкую ткань и переношу через бортик ванны. Вода, которую я прошу о помощи, исчезает, но мы уже в комнате, где гаснет свет и загораются свечи. Красиво, успокаивает. И музыка звучит в тон изменившейся атмосфере, как будто буря, было налетевшая, уже идет на убыль.
Беру стакан и говорю свой тост, а Аль все-таки продолжает прежнюю тему, с которой мы начинали. Я смотрю сквозь стекло на нее и улыбаюсь уголками губ. Это наш цвет, правильный, тот, который нужен. Грязь, кровь, вино, все красного цвета, но разница именно в нюансах, в оттенках. Сейчас он другой, и мы уже другие, не такие, что были в начале нашей встречи. Поднимаю бокал, как будто салютуя, поддерживая то, что начал уже я, и подношу его к губам. Жидкость оставляет приятный, немного терпкий вкус на языке.
- Адельхайд, это только вино. Как будто ты никогда не видела, чтобы я пил что-то крепче черного кофе.
Я улыбаюсь уже немного шире, ставя опустевший бокал обратно на столик. Это не только вино. Это контраст, показывающий, что верно, а что нет, что может быть здесь, а что мешает. Впрочем, старое ушло, и стоит о нем забыть, хотя бы на время закрыть глаза. Подумать о том, что происходит сию секунду, здесь и сейчас.
Сейчас Аль снова близко. И она тянет меня, уводит, не давая даже попробовать возразить что-то, даже если бы я и хотел. А у нее уже готово для меня задание. Хмурюсь, рассматривая это все, а она успевает скинуть полотенце, предоставляя «холст» и прося рисунок.
- Я очень давно этого не делал.
Фраза произносится после долгого молчания. Я не брал в руки кисть с того дня, как Аль уехала. Привычку искоренить было трудно, да я и не очень пытался, так что из-под перьев на работе иногда выходили маленькие картинки, рисунки, каракули, которые комкались и отправлялись вглубь стола или сразу в мусорную корзину. Рефлекс. Но, чтобы рисовать специально – нет. Не тянулись руки, желания не было. И вот сейчас она прочит меня вспомнить навык.
Я смотрю на белую кожу, будто светящуюся в пляске теней на стенах. Огонь, стихия, с которой мы не связаны, но мы его любим. Из маленького огонька может разрастись огромное пламя, способное уничтожить все, до чего оно коснется, но, в то же время, без него невозможна и жизнь. Сейчас, когда на пороге зима, пламя в камине, танец теней на стенах, все способно создать уют, ощущение защищенности, сыграть роль щита между тем, что мы любим, и опасностью, которая может тому угрожать. Что же сейчас, Альхайд? Пламя – наш друг или враг?
Аль убирает волосы наверх, и я невольно снова касаюсь ее кожи, опускаю глаза. Она следит, знаю, и ждет, что я буду делать. Обнимаю ее за плечи и кутаю в плед, который нахожу здесь же рядом, притягиваю ее ближе к себе, заставляя облокотиться на себя.
- Вспоминать забытое нужно понемногу, а так ты замерзнешь, и только зря. - Я беру ее руки в свои, зажимаю кисточку в пальцах, и моих, и ее. – Ты мне поможешь? Смотри.
Вторая пара ладоней оказывается рядом. Переворачиваю ее ладошку вверх, держу руку так, выглядывая из-за ее плеча.
- Мы вобрали в себя так много. От каждого по чуть-чуть. Старый древний род, собравший столько кровей. – Вывожу первую линию будущего узора, управляя ее же рукой. – Кажется, мы можем быть любыми, и это правда так. Так учили примеры многих поколений до нас – для каждой ситуации своя маска. Умение оставаться на плаву в любой ситуации, способность найти выход и самый лучший способ для достижения успеха. Наверное, из-за того, что мы собрали так много, главное в нас – то, что можно звать бездной. Или магией, правда? Она же гораздо глубже, чем то, что мы учим в школе, что делаем каждый день. Мы всегда чувствуем ее дыхание, знаем, что она рядом с нами. Чувствует ли она нас? Думаю, да.
Я вывожу линии, складывающиеся в сложный узор. Это непросто – я рисую, двигая рукой Аль, и мне, правда, приходится вспоминать. Но не перестаю говорить.
- Вода, огонь, земля или воздух – от каждой стихии мы можем брать то, что нужно нам. Пламя, такая крохотная искра, которую может раздуть ветер или загасить вода. Или земля не дать возможности огню вырасти дальше. И так во всем. Маски, роли, инструменты – но все внешнее. Когда рядом с нами дышит магия, любая ее часть становится ближе. Но сейчас мы там, где маски и роли ни к чему. Разве есть другое место на свете, надежнее, чем дом?
Кисточка срывается, хна попадает на мою руку, оставляя странную завитушку сбоку. Хочу стереть, а потом мне приходит в голову другое. Все так же рукой Аль продлеваю рисунок уже по своей ладони и отпускаю, оставляя кисточку в ее пальцах.
- Теперь ты. Нельзя бросать рисунок на полпути.
На ладони Аль то, что символизирует единство четырех стихий. Старый кельтский символ просматривается среди всех переплетений нанесенного узора. Что будет на моей руке? Решит она.

Очень много контрастов и ощущений, слишком много фраз – двояких, которые можно легко обыграть. Переиграть каждое слово, ведь за ними так много смыслов. Волшебство.
Магия в танце теней и бликов, в музыке, которая звучит, в бокале с вином и на кончике кисточки, которая выводит узор. Магия во всем, что нас окружает и во всем, что мы делаем. Может ли быть что-то запретное, что-то неверное в этом всем?
Мне кажется, что очень многое путает и сбивает меня. Белая кожа, прикосновение к которой распаляет, заставляя думать не о том и не так. Шепот в губы, которых так хочется коснуться, сократив расстояние. Вкус которых я уже знаю и хочу почувствовать снова. Но обрываю себя. Я говорю, рисуя, идя на поводу, потому что сам хочу того же. Я могу остановить пальцы, заставить их не продолжать касание, превращая его в узор по коже, продолженный потом касаниями губ. Я могу уговорить себя поставить границу, обернув Аль в плед. Но я пью вино, я смотрю на отблески огня и на пляску бликов одного и другого в зрачках Аль, когда она смотрит так прямо. Я знаю, что и мой взгляд выдает – те же блики, та же искра, которую я стараюсь загасить в отличие от Адельхайд, пламя в ее глазах лишь растет. Вода и огонь, две стихии, которые сегодня играют на одной стороне, а бездна стоит за ними и ждет, когда сможет выйти вперед она. Я говорю о ней.
Я говорю о бездне и стихиях, о том, во что можно верить. Верю ли себе я – спрашивает меня Аль, а я почти не вспоминаю, что должен назвать ее сестрой, быть старшим братом. Мои желания под запретом, но я сам говорю о том, что маски дома нам ни к чему, сам прошу ее открыть лицо. И со всей силы цепляюсь за то, что раньше считал своим лицом, а теперь?
А теперь кисть выводит символ четырех стихий, всего сущего в нашем мире. Символ единения, огонь и вода, воздух и земля. Брат и сестра, мужчина и женщина. Блики бегут и тени пляшут сильнее. Свет и тьма. Одно, которое не способно существовать без другого.
Слова не могут быть просто словами. Как такие минуты не могут быть просто временем, а рисунок по коже просто рисунком хной. Я знаю, чего я хотел бы на самом деле, но не могу себе в этом признаться, все еще не доверяя. Или, напротив, доверяя слишком сильно? Я могу пойти против себя, уговорив тем, что делаю это ради Аль, но так ли на самом деле это?
Ставлю кляксу на руке и прошу Адельхайд продолжить узор, не выпуская ее рук из своих, не отставляя кисточку. А в венах бежит вино и огонь, и их отблески в улыбке, с которой смотрит на меня Аль. Контрасты бликами все еще играют, стирая границы, позволяя сильнее развиться мыслям, которые раньше мелькали, но очень блекло. Слишком блекло – думаю я, когда слышу повтор своих собственных слов и знаю ответ на вопрос. Я много думаю, импульсивность – это не про меня…
- Старшего брата.
Одними губами, но Аль может прочитать слова. Она заставляет меня лечь, смотрит сверху вниз, и я чувствую, как маска, про которую мы говорим, трескается миллионом осколков. Я ловлю ее руки, но не останавливаю, веду по плечам вверх и вниз по спине, когда она открывает кожу, ведет линию – пальцами и губами. То, о чем думал я, но заставил себя взять в руки кисть. Искра больше не тлеет, мало подлито в огонь. Точнее, вино, красное, того оттенка, что мы считаем верным.
Свет исчезает, звук тоже, и магия, про которую я говорил так опасно, оказывается близко, касается нас, закрывая собой весь прочий мир. Мы в ней, в той самой бездне, которая живет в каждом из нас, вот она и вырвалась на свободу, вот и маски разлетелись, открывая то, кто мы есть.
Я больше не думаю ни о чем, ни о том, кто мы по крови, ни о том, чья кровь была на руках, которые сейчас касаются меня, ни о человеке, чье имя я знаю, но оно совсем не приходит на ум. Аль здесь, со мной, это то, что мне нужно знать. И магия вокруг, такая, которую мы сдерживали слишком долго, закрывая в глубине, выпуская на поверхности не настоящие лица. Стирается все – в темноте, в бездне, есть только мы с ней, и только касания способны сейчас говорить. Она тянет, и я сжимаю ее в объятиях, прижимая к себе, тоже убирая лишнее – ткань. Кожа к коже, и только так будет верно. И только мы с Аль – вот, что важно.
Тьма отступает только с моментом рассвета. Когда солнце являет первые отблески миру, мы понимаем, что больше не можем молчать обо всем. Ее голова на моем плече, я поглаживаю ее кожу, будто продолжая рисовать, только уже так, как придумала делать она. Такие рисунки мне нравятся больше, теперь я могу признать это, прежде всего, для себя.
- Лишний скоро появится.
Ночью лишних не было, ничего лишнего, что могло бы помешать нам открыть лицо.
- Как будто будет смотреть. Очень много лишних, правда? Права только ночь.
Я прикрываю глаза, вздыхая, и улыбаюсь, оставляя на коже Аль поцелуй, один из сотни тех, что были, и из тысяч тех, что еще будут. Я знаю, что мы не будем сожалеть, после того, как сделали самую правильную в этом глупом с нелепыми правилами мире вещь, после того, как ответили на вопросы – прежде всего, себе.
- Как так выходит, что люди считают свет добрым? Мне кажется, я его ненавижу, а ты? Ему что-то нужно, он требует слишком много, забирая себе столько важного. Ночь не отбирает, она дарит  –время, возможности, истину. Она, наоборот, открывает глаза.
Кошусь в сторону окна и отворачиваюсь, утыкаясь лицом Аль в макушку.
- Нельзя оставлять на полпути.
Моя клякса смазалась, оставив пятно на ладони, но я легко смогу его убрать. Беру ладошку Аль и рассматриваю нетронутый рисунок.
- Единство четырех стихий, всего, что нас окружает. – Усмехаюсь, переплетая пальцы мои и ее, ладонью без рисунка касаясь ладони с ним. – Мне не хватало смелости признать то, что я давно знаю. Правильный мир, тот, в котором есть лишь мы и темнота. И неверный другой, наполненный прочим. Лишнее.
Солнце являет себя миру все больше. Скорее, пока край светила еще прячется за горизонтом, сказать все слова.
- Аль, я не смогу отказаться от этого снова, теперь, когда знаю, что верно. Ты моя, а я твой, и только так.
И только это и важно.

День и ночь, солнце и луна, маска и лицо – вот то, чем мы теперь живем. Наше время разделено между светом и темнотой, как бы странно это ни звучало. При свете мы продолжаем прежнее, ночью же все изменяется. Мы спешим друг к другу, непроизвольно, не планируя, просто кто первый окажется не у себя. И это время, когда мы позволяем себе то, что прячем при свете дня. Старая мудрость говорит, что утро мудренее вечера, но мы заем, что показываем настоящие лицо только после захода солнца, срывая маски и отставляя все, что держит. Все летит к чертям, кроме единственного, что важно, и что есть у нас настоящее, которое мы должны скрывать от других людей. Снова маски, только уже нет их между нами с Аль, здесь все маски давно расколоты на мельчайшие осколки, разлетелись в пыль. Маски теперь у нас одинаковые, но они для внешнего мира, нам с аль они ни к чему.
Но даже и так, когда за окнами темно, когда в комнате только слабое пламя свечи, и длинные тени пляшут по стенам в унисон движениям, когда не звучит ничего, кроме неровного дыхания и тихого шепота, мы знаем, что это жизнь. Вот сейчас она – такая настоящая, и до отчаяния хочется сделать ее реальной не только наполовину – совсем, всегда. Маски долой – иногда мы говорим об этом, но знаем, что все способы ведут за собой слишком много тяжелых последствий, и не остается ничего, кроме как ждать следующей ночи, срываясь друг к другу раньше, целуя отчаяннее, шепча что-то с жаром и веря в каждое слово. Будущее, для которого у нас нет возможности, но которое так желанно. Пока мы не можем ничего поделать с этим, идя на поводу у правил, по которым живет этот грешный мир, и от этого больно, но мы не оставим того, что начали, потому что тогда будет совсем невыносимо. И, на рассвете покидая второго, опустошение, которое мы забиваем в дальний угол, надевая маску на лицо, жалуемся родителям на плохой сон и не смотрим друг другу в глаза, потому что помним другие взгляды еще слишком ярко, слишком остро испытываем то самое чувство, что маска давит, и давит на плечи день. Мы только и ждем, чтобы солнце скорее клонилось к закату, и тогда мы снова проваливаемся в ночь, зная наперед, что будет наутро. Круг, из которого мы не находим выхода, но и не собираемся все бросать.
Никогда не отличался чуткостью сна, а теперь и подавно не хочу засыпать ночами и еще больше не желаю утром открывать глаза. Но день берет свое, каждый раз со звуком будильника возвращая меня к реальности и пустой холодной постели. Кажется, что мир сговорился против, и только луна дарит нам свободу, но исчезает слишком быстро. Зимой ночи длинные, и на этом природе спасибо. Поздно ночью, когда даже луна уже почти клонится вниз, обнимая Аль и касаясь губами ее кожи в последний раз, я закрываю глаза, проваливаясь в небытие сна, отчаянно борясь с собой, но, как всегда, проигрывая. Я сплю беспробудно и совсем не понимаю, что что-то пошло не так. Легкие прикосновения где-то на периферии сознания только вызывают едва заметную улыбку, мне, кажется, снится сон. А потом я подпрыгиваю на кровати, не понимая, что происходит, где я, и который сейчас час. Яркий свет бьет в окна, и я щурюсь, но и понимаю, что проснулся не из-за него. Передо мной наш домовой эльф, но я его почти не замечаю, а понимаю другое – Аль рядом. Прячется под одеялом и все еще касается меня. Неосознанно накрываю одеяло в том месте, где она, рукой, поглаживая, будто одеяла нет вовсе, а эльф задает вопрос, почему я еще дома. Свет… Уже много времени, мы проспали.
- У меня сегодня выходной.
Я отвечаю, а эльф начинает рассыпаться в извинениях. Я привыкаю к свету и вижу всю картину целиком – одежда на полу, Аль и моя, одеяло, под которым явно кто-то есть. Это единственное, что Аль успела сделать – спрятаться от глаз случайно зашедшего эльфа, но остальное… плевать.
- Не нужно извиняться, все в… порядке.
Я запинаюсь, потому что чувствую прикосновение, пальцы по коже, и вдруг касание губ, и снова, и это сбивает и путает, и заставляет сбиться на середине фразы. И правда, комнату заливает дневной свет, а внизу, под одеялом, света нет… И родителей нет в доме, только домовики, которые приходят убирать как обычно, зная распорядок дня хозяев. И домовик все еще просит его простить за то, что разбудил, а я чувствую прикосновения и больше всего хочу нырнуть туда же к Аль и целовать ее, касаться, бесконечно долго продлить нашу ночь для нас двоих. А домовик видит мою заминку и спрашивает, что случилось и не он ли тому виной. Отнекиваюсь, чувствуя аль всем телом и не могу ничего сделать, чтобы не выдать нас, и это так глупо и так невозможно обжигает, что, кажется, даже мои щеки покрываются румянцем, когда я сжимаю одеяло в кулаки, с трудом выдавливая какие-то объяснения для эльфа, а потом просто говорю, что хотел бы еще поспать. И прошу закрыть шторы, за что получаю еще массу извинений в связи с самоуправством. Мои щеки пылают, и я, кажется, повышаю голос. Эльф уходит, делая то, что я попросил, а я знаю, что поступаю плохо, но мне сейчас совсем не до него.
А Аль выныривает из темноты, стоит только закрыться двери. Шторы задернуты, и в комнате больше никого нет. Я, наконец, прижимаю ее к себе и целую, и не выпускаю, оставляя поцелуи везде, куда могу дотянуться. Я даже почти не стесняюсь своих пылающих щек.
- Мы проспали.
Я нависаю над ней, и меня хватает только на два этих слова до того как поцеловать ее снова.
- День и ночь, правда? Но сейчас шторы закрыты, дня нет. И еще долго не будет.
Тяну одеяло, накрывая обоих нас с головой. Я тоже хочу, чтобы ночь подольше задержалась и, раз уж будильник смилостивился и решил нас не поднимать (не без помощи, но это не так принципиально сейчас), мы используем время так, как того хотим больше всего.
Не представляю, сколько проходит времени, прежде чем мы снова можем говорить. Так же переговариваемся, как обычно, но сегодня немного иначе, потому что нет нужды надевать маску, и мы можем смеяться, говорить громче, касаться друг друга смелее, делать то, что запрещаем себе обычно днем. Ведь шторы задернуты плотно, а в комнате нет посторонних, только мы с Аль. И я хочу продлить это, получить еще возможность вот так оставаться без маски как можно дольше.
- Давай куда-нибудь уедем? – Я глажу пальцами ее кожу, вырисовывая даже мне непонятный запутанный узор. – Туда, где нас никто не знает, где мы сможем быть вместе не только ночью, но и днем? Где даже шторы на день зашторивать не придется, и не будет нужды прятаться от солнечного света.
Провожу пальцами по щеке Аль и спускаюсь по шее ниже и вниз, все еще рисуя свой тайный узор. Мне так хочется еще хотя бы несколько дней продолжения такой безмятежности, какая у нас сейчас, даже еще большей. Жизнь без масок хотя бы какое-то время.
- Выбирай место, куда ты хочешь, любое. Такое, где мы будем среди людей, но как будто одни. Где нам будет совсем все равно, ночь сейчас, или день. Куда бы ты хотела?
Если место вообще будет нам важным. Важно только то, что мы будем там свободными от всех правил, которые установили или установил кто-то для нас. Другое место – и правила будут другие, правда же? Я наклоняюсь над Аль, чтобы снова ее поцеловать, хотя и жду ответа, а сам мешаю говорить и думать о чем-то другом. Но и это немного потом.