Если кто-то считает, что выходцы с Севера не переносят температуру чуть выше нуля, зеленые листья на деревьях и цветы на полях навевают на них тоску, а с наступлением холодов им больше ничего и не надо, кроме как выбраться на мороз и сидеть в сугробе, то они пали жертвой стереотипов о суровых северянах в мехах, неотесанных деревенщинах, застрявших в своих льдах и отморозивших там мозги. На самом деле Север учит не любить зиму, не наслаждаться морозом и не подставлять летящему снегу лицо. Север показывает, как важно сохранять тепло. Как важно поддерживать его у себя внутри и делиться им с другими. Север учит тому, что один человек не выживает, замерзает в снегах, не в силах в одиночку бороться со стихией. Но вместе люди сильнее, разбивают лагерь, собирают хворост, греются у огня. Одинокий волк умирает – говорили когда-то предки Старков. А стая живет.
И в нашей стае сейчас я, мама и Призрак. Другие Старки далеко, да и мама не станет просить помощи, она слишком гордая, и с обидами будет справляться сама. По крайней мере, пока. Пока ей хочется отсидеться в покое и не отвлекаться на телефонные звонки братьев. А еще ей хочется уберечь от публичных разбирательств меня. Был бы я совершеннолетний, было бы совсем другое дело. А теперь мама беспокоится, что, если отец захочет, он сумеет сделать так, чтобы нам жилось не так хорошо, как мы бы хотели. А я даже права голоса не буду иметь, если его юристы возьмутся за дело, скажем, попытаясь отсудить право опеки надо мной. Мама боится этого, хотя никогда не говорит. Но я вижу в ее долгих взглядах обеспокоенность, в ее участившихся касаниях обострившееся чувство беспокойства. И я тоже думаю, что мы, даже оборвав все связи, не можем быть уверенными в своей защищенности. Северяне прямолинейны и никогда не выигрывали в престолы. Но кроме Севера положиться нам не на кого.
Но мир не такой, как мы могли бы думать. Мама учила меня тому, что плохие люди на моем пути – лишь исключение, миру всегда нужно давать шанс, а не искать закономерность и рисовать картину одним цветом. Правда, мама не видела, что такой человек всегда был с ней рядом, или видела, но не хотела верить. Но вот сейчас совершенно случайно я толкаю дверь кафе, и мир открывается для меня с совсем другой стороны. Мир, где обнимают за плечи, целуют в носы и ведут согреться двух замерзших и, как ни крути, а таких одиноких детей. Детей, которые не умеют врать, но боятся раскрыться, потому что тогда этот мир может рухнуть, едва зародившись. И я молчу, осознавая, кто та женщина, проводившая меня в отдельную комнату для своих, и кто та девочка, что сидит в наушниках у окна. Я знаю их имена, а они мое нет. Мне это не нравится, но мне не хватает смелости раскрыться.
Я мнусь, не зная, что делать, а вот Призрака приглашать два раза не надо, и поцелуи в носик ему очень нравятся. Волк подает лапу, как будто сообщая, что не красотой единой, и моя сестра по отцу понимает намек. Я фыркаю под нос. Из нас двоих Призрак явно более общительный и компанейский.
- Если бы Призрак давал мне лапу по каждой команде, он был бы еще больше, чем сейчас. – Подхожу ближе, чешу волка и присматриваюсь к движению на шее Рейнис. – Но поцелуи в нос работают лучше, чем кусочек чего-то вкусного.
Призрак лакает теплое молоко, и до меня тоже доходит, что слова других о том, как мы замерзли и устали – неспроста. Дракончик соскальзывает в шерсть Призрака, и я рассматриваю его, удивляясь, и тяну руку.
- Можно?
Маленькое, но обещающее стать огромным существо, смотрит на меня красными огоньками глаз, и я думаю, что этим они похожи.
- Призрак малыш, но иногда тоже смотрит вот так, как будто знает больше, просто не может сказать. – Очень осторожно касаюсь спинки дракончика, он позволяет это прикосновение, но потом переключает внимание на волка. Взгляды красных глаз встречаются.
- Валар тоже совсем малыш, но станет намного больше. Драконы очень редкие, как вы встретились?
Мне кажется, что это именно тот самый вопрос. Дракона не покупают в зоомагазине, с ним сводит судьба. Так же как и с Призраком, мне кажется, здесь есть какая-то своя история.
Мы встретились с Призраком тогда, когда настало время, а Рейнис встретилась с драконом тогда, когда этот момент должен был наступить. И мы с Рейнис встретились тоже в самый верный момент? У нас было столько вариантов повстречаться, и столько же – никогда не пересечься, но произошло все вот так. Она говорит, что мне надо согреться и устраивает меня в кресле с ногами, мои ботинки ставит к огню, и я думаю, что бы она сделала, узнав, кого к ней привела ее мама? Мне начинает казаться, что я о чем-то не знаю. А Рейнис тоже спрашивает меня о волке. Рассказываю о том, как гостил у родственников на Севере, и как мы нашли там щенков. А вот дальше вопрос о ее маме… И я не знаю, что отвечать.
- Валар не хочет расти, ему нравится лежать ожерельем на шее?
Я улыбаюсь, глядя на то, как дракон и лютоволк, свернувшись в черно-белый клубок, мирно засыпают. Свирепые представители своих видов, прошедшие сквозь века. Рейнис дает мне чашку глинтвейна, но решает, что этот напиток не пойдет, не успеваю ничего возразить – она выбегает и возвращается с чашками, от которых пахнет иначе. Опускаю глаза и грею руки о чашку.
- Спасибо, но, правда, не стоило, мы согреемся, и пойдем.
Хотя и будет ужасно жаль расставаться, только познакомившись. Я смотрю, как Рейнис делает глоток из чашки, наклоняя голову, и на ее волосах бликует неяркий свет. Она очень красивая.
- Ты очень красивая.
Говорю я и прячусь за чашкой с глинтвейном. Горячее вино и специи, солнечные дорнийские фрукты. Тепло разливается внутри, заставляя думать медленнее, а тело – держаться расслабленнее. Мне совсем не хочется ограничивать себя в словах, но страх еще со мной. Глинтвейн здесь не помощник.
- Очень вкусно! И пирог я такой даже нигде не видел. Если мы не увидимся, передай, пожалуйста, леди Ланнистер огромное спасибо, за все.
Мы засиделись. Но истории рассказываем, как старые знакомые, которые давно не виделись, и спешат пересказать все, что каждый пропустил за время своего отсутствия. Рейнис то и дело кидает взгляд на экран телефона, и в какой-то момент переворачивает, протягивает его мне, и я скольжу взглядом по строчкам.
Я не сразу понимаю, что столько символов, больших букв, восклицательных знаков – все это про меня. А еще – что мое молчание о том, кто я есть, оказалось ненужным. Я возвращаю ей телефон, мучительно краснея.
- Джон… Все близкие зовут меня Джоном, только отец и бабушка не делают так. – если это я выдал на автомате, то остальная информация как раз успела улечься за это время. – Но мы думали, что вы не хотите общения! Отец так говорил…
Отец много чего говорил, когда хотел, и, как мы знаем, не всегда говорил нам с мамой правду. Интересно, вообще, какая часть его слов в итоге правдива?
- Я очень боялся, что, узнав, кто я, ты не захочешь больше со мной…
А она говорит про какие-то бумаги, про которые я могу лишь хлопнуть глазами, когда вдруг дверь распахивается и грохает об стену, и в комнату влетает ураган, который сметает меня в объятие, отпускает и выливает целый поток слов. Я лишь хлопаю глазами снова и снова, улыбаюсь, видя, что брат рад мне, оборачиваюсь на Рейнис, которая отошла куда-то в сторону, и я делаю шаг к ней, тяну брата, которого тоже раньше ни разу не видел, обнимаю их обоих и негромко выговариваю:
- Простите. Я ничего не знал. И вы тоже не знали. Моя мама всегда хотела, чтобы мы общались, только верила в то, что ваша мама против, и…
И в итоге мы: я, Рейнис, Эйгон, Валар и Призрак, сидим впятером и забываем про время. А, когда часы попадаются на глаза, я хватаюсь за голову.
- Мама меня наверняка потеряла. Надо идти, а то последний поезд в метро…
Но мы поедем не на метро. Рейнис за рулем, мы с Эйгоном едем на заднем сидении (кажется, брат так впечатлен, что просто не готов меня отпустить, восклицательные знаки были не просто так), а впереди Призрак. Правда, выясняется, что водит Рейнис… Быстро.
- Ты поэтому не захотел вперед? – Наклоняюсь к Эйгону и смеюсь, когда вижу, как счастливый Призрак высовывает мордочку в открываемое Рейнис окно, и ничего, что зима.
Что-то горячее касается моей руки. Вздрагиваю, но быстро соображаю, что это дракончик, который не хочет мириться со сквозняками. Валар взбирается по рукаву и ныряет мне под свитер, и я осторожно придерживаю рукой горячий комочек, чтобы он не соскользнул. Даже самые удивительные сущесва на земле могут быть уязвимыми. А дома встревоженная мама замирает, с удивлением рассматривая прибывшую компанию. Рейнис решительно входит первая, давая указания, что делать.
Уже скоро мы вновь встречаемся с леди Ланнистер, Элией, и я могу лично поблагодарить ее за заботу, за все. А маму уводят для разговора Рейнис и Тайвин Ланнистер. Эйгон говорит, что близнецы спят, и у них есть еще время, а вот с утра весь дом точно будет на ушах – мальчишки захотят стрясти с нового обретенного брата все долги за долгое отсутствие его в их жизнях, и спрашивает, не буду ли я против, если меня положат спать в его комнате, а не гостевой спальне. И я совсем не буду. Но я волнуюсь, о чем там разговор у мамы. Захожу в ее спальню, прежде чем отправиться на боковую. Мама растеряна, говорит, что ничего н знала. И я вижу, что она злится. Злится на отца, который так долго врал, переворачивая жизни, считая, что лучше других знает, кому и что делать.
- Тайвин Ланнистер обещал помочь нам в суде.
И мама крепко обнимает меня, как мне кажется, выдыхая с облегчением.
Утром я встаю рано, на новом месте мне не спится, да и вчерашний день переполнил впечатлениями. Эйгон крепко спит, а я не хочу больше лежать, встаю, и Призрак уже у двери – мы выходим на прогулку, а потом я оказываюсь на чужой кухне. Леди Элия входит следом, здороваюсь, но мне приходит мысль. Я прошу показать, где можно взять ингредиенты для завтрака, а на возможные протесты говорю сразу, что дома всегда готовлю я, и я это очень люблю, и мне хочется тоже сделать что-то для них. Честно говоря, я волнуюсь, когда ставлю турку на плиту и достаю сковородку. Но стопочка панкейков выходит ровной, когда люди начинают подтягиваться к завтраку. Я ставлю еще одну порцию кофе, и слышу восторг наконец продравшего глаза Эйгона, поливающего свои панкейки нутеллой. Входит Рейнис, и я улыбаюсь. Почему-то мне кажется, что ей понравятся легкие сливки и фрукты.
- Угадал? – Ставлю перед ней тарелочку. – С Эйгоном получился пролет, я налил ему сгущенку.
Эйгон заявляет, что сгущенка и нутелла сочетаются прекрасно, и вообще, кашу маслом не испортишь. Фыркаю, брат, оказывается, сладкоежка. Возвращаюсь к турке, над которой нельзя утрачивать бдительность.
- А кофе какой ты любишь?

Так случается, что твоя вроде бы стабильная и предрешенная наперед жизнь вдруг делает резкий поворот. Сначала ты пугаешься – как, неужели, привычный уклад, в котором ты вырос, ломается, то, что казалось крепким и постоянным, рушится, и совсем непонятно, что будет впереди. Когда ты ребенок, от тебя ничего не зависит, в мире решают взрослые. Но не всегда взрослые относятся к детям как к неразумным существам. Мама всегда считалась со мной. Она всегда спрашивала, всегда слышала ответы и помогала мне учиться судить о вещах самому, а не повторять чужие слова. Мама растила меня так, чтобы я не был зависим от среды. Я очень надеюсь, что ее не подвожу.
А отец никогда не спрашивал. Он как раз был из тех, кто считает, что всегда знает лучше. У него был образ идеальной семьи, которую он хотел построить, но он не хотел видеть в нас с мамой настоящих людей, витая где-то в мире своих фантазий, где он самый лучший, самый продвинутый и лучше всех знает, как следует поступать. Мама всегда принимала мой выбор, отец же не оставлял мне его.
Позже я узнал, что это касалось не только того, в какую школу мне идти и в какие секции записаться. Отец не мог выбирать, с кем мне дружить, не мог заставить меня полюбить людей, которые мне неприятны, а их – полюбить человека, который видит то, чем вызваны попытки, насквозь. В школе друзей у меня не было. Короткие поездки на Север становились отдушиной. И животные, общение с которыми компенсировало то, какими людьми окружал меня отец. Дома животных держать мне было запрещено, но заниматься конным спортом отец разрешил. Даже по первости приходил на соревнования, правда, я казался ему недостаточно амбициозным, наверное, в его голове идеальный сын собирает все кубки и купается в лучах славы. А мы с лошадьми делали то, что нравится нам обоим, и никто не заставлял делать то, что мы не хотим, ни меня, ни их. Такие соревнования отцу быстро наскучили. Но как их любила мама! У нее с собой всегда было угощение для лошадок, она гладила им шеи и вся светилась. Мы любили это время и эти занятия. А потом появился Призрак, который должен был быть со мной… А дальше много чего еще появилось, узналось, раскрылось… Я не колебался ни секунды, хотя, знаю, если бы я сказал, что хочу видеться с отцом, мама приняла бы и это. Но я не хотел. Ни капли.
Теперь я знаю, что отец решил за меня, что я не должен видеть сестру и брата. И сейчас, глядя на хохочущего Эйгона, на смеющуюся Рейнис, на младших детей Элии, которые сразу же меня записали в братья, пусть мы и не связаны узами крови напрямую, я невольно думаю, что было бы, расти мы вместе. И что было бы, продолжайся все так, как было, еще долгие годы. Они хотели познакомиться со мной, они звонили отцу – а это стоило им многого. А меня с ранних лет растили с мыслью, что им хорошо без меня, и я думал, что, правда, разве можно подумать, что кто-то стал бы добиваться встречи со мной, разбившим, как ни крути, их семью. Их стабильный уверенный мир тоже распался на части, только случилось все намного раньше. Раньше, чем кто-то стал выбирать их круг общения и пытаться выкинуть за порог их самых близких друзей. Впрочем, выкинуть меня же получилось. Но мы сумели найти друг друга. Кто-то скажет, что вмешался случай. Другие верят в судьбу. А я думаю, что есть что-то волшебное, какая-то своя магия, не знаю, севера, или юга, которая всегда держала нас вместе, чтобы в нужный момент я не прошел мило дверей кафе, и попался Элии Ланнистер на глаза. Мама хотела большую семью, и она ее получила. Теперь нас много. Мы семья.
Джейхейрис Таргариен, зовущийся Джоном, имя тоже выбрал отец, не слушая пожеланий мамы. Я не против его, но Джон мне ближе. И, наверное, рассматривая кудрявого синеглазого мальчишку в зеркале, я думал, что от Таргариенов у меня ничего нет, да только сейчас понимаю, что это не совсем так. Когда мы с Рейнис встретились, я помню свою первую мысль – какая она красивая. Дочь Элии, моя сестра – но все это после, а первая мысль – вот эта. Задумчивая девочка в наушниках склонилась над бумагами. Ее мир тоже изменился, когда мы с Призраком зашли в то кафе.
И мой мир никогда не станет прежним, потому что чем больше мы общаемся, тем сильнее я понимаю, что то впечатление никуда не делось. И мало этого – как будто бы оно растет с каждым днем. Я люблю их всех, но сердце замирает, когда Рейнис треплет меня по волосам, касается руки, обнимает, прощаясь. А я как будто бы еще чувствую ее прикосновения, задерживаю объятия – почти не отдавая себе в этом отчета. Я смотрю на витрины магазинов и думаю, что из того, что там продается, понравилось бы ей. Я знаю, что она любит фрукты и глинтвейн, черный кофе с корицей без сахара. Обожает животных, Валирию и валирийский, историю и необычные места. Летом мы с мамой думали поехать на Север, но расставаться мне категорически не хочется. Но захочется ли им поехать с нами?
А пока мне не хочется расходиться по спальням, хотя родители Рейнис уже говорят, что мы все засиделись. В их доме в Кастерли всегда много гостей, посиделки могут продолжаться до утра, но близнецы уже клюют носом, а держатся лишь потому, что старшие еще сидят, и им интересно, они тоже хотят быть как взрослые. Детям надо подавать здравый пример. Наконец, заснувших мальчишек уносят, Эйгон тоже широко зевает и уходит чистить зубы, Рейнис, наверное собирается последовать его примеру, но у нее на коленях голова Призрака, а в шерсти черный дракончик. Рейнис не хочет будить малышей и пытается вытащить из волос шпильки, которые я случайно увидел, когда искал подарок Эйгону на день рождения и подарил ей просто так. Вырезанные из кости цветы на длинных ножках все еще держат уже расслабленный узел черных волос. Я подхожу сзади, отводя ее руки. Лепестки запутались в прядях, самой с этим не справиться быстро.
- Не очень удобная форма оказалась?
Я касаюсь волос и скольжу по ним кончиками пальцев, находя место, где шпилька запуталась, но не спешу ее высвобождать.
- Я не думал, что они могут путаться, прости. Я помогу.
Выпутывать лепестки не так сложно, когда видишь всю картину сразу, и я разбираю прядь за прядью, как будто зависая над этим занятием. Мне кажется, позови меня кто-нибудь, ответа бы не получил. Отвожу каждую прядь и опускаю ее Рейнис по плечам, смотрю на блики. Мне нравится, что нет никого, кто может нас прервать. Но вечно это длиться не может, заколка у меня в руках.
- Рейнис, мы с мамой всегда летом ездим к Старкам, на Север. На пару недель, но сейчас у нас нет границ.
Кручу палочку в пальцах и откладываю ее, тянусь за гребнем – Рейнис собирала узел и помогала себе им. Неспешно веду по черному шелку у меня в руках, пальцами задевая шею, наклоняясь ближе просто потому, что хочу. И вновь провожу по плечам, когда пряди разобраны волосок к волоску. Мне хочется сказать ей, что она красивая. Любая, смеющаяся, ворчащая, строгая, решительная. Такая, какая есть. Я улыбаюсь, как будто бы вижу самое удивительное чудо. Границы, а есть ли они?
- Вы… Вы поедете с нами?
Я поднимаю глаза, вдруг находя наше отражение в стеклянной витрине в гостиной. Наши взгляды встречаются, и Рейнис смотрит внимательно, а я все еще вывожу узоры по ее плечам, перебирая пряди уже без всякого гребня, без всякой причины. Мне кажется, я краснею, но взгляда не отвожу.